Бойцы среагировали мгновенно: окружили её, готовые убивать и умирать, но вместо выстрелов услышали негромкий вопрос:
– Помнишь меня?
И резко повернулись.
А он стоял на плоской крыше будки, из которой только что явился конвой – широкоплечий мужчина с пронзительно синими и пронзительно холодными глазами. Без маски и, кажется, без оружия.
– Альфред… – прошептала Най.
– Лаура… – улыбнулся в ответ Сатана…
– Чего тебе не нравится?
– Слишком просто, – проворчал Горький. – Мы перебили охрану, вошли в центральную башню, поднялись на лифте почти до самой крыши, и нас никто не остановил. Слишком просто.
– У Дюка большие проблемы на периметре.
– Не настолько большие, чтобы снять охрану с центральной. – Горький вздохнул. – Здесь его оплот, Боксёр, его штаб, арсенал, покои… Здесь его спальня!
– И что?
– А то, что раз мы здесь, значит, Дюк этого хочет.
Из лифта они вышли вместе с Сатаной и Майором – на восемьдесят четвёртом уровне, и там же расстались, решив продолжить путь по лестнице. Однако отправились не вниз, к лаборатории, а наверх, к штабу. Поднялись на восемьдесят пятый, осмотрели ближайший коридор, убедились, что в нём никого нет, но не рискнули заглядывать за бронированную дверь, перекрывавшую путь метрах в тридцати дальше. Её можно было снести, но бунтовщики не торопились.
Их обуяли сомнения.
– Надо уходить, – выразил Горелый общую мысль. – Надо взять лабораторию, как ты хотел сначала, и уходить.
– Теперь поздно.
– Может, успеем.
Однако главарь имел в виду совсем другое.
– Не получится, – объяснил Боксёр. – Дюк не отстанет, не простит нам мятежа и будет преследовать до тех пор, пока не убьёт. – А чтобы у «верных друзей» не возникло желания расплатиться с герцогом его головой, добавил: – Будет преследовать всех нас.
– Уйдём в другой город.
– К падишаху Кеннеди, – поддержал Горелого один из бойцов.
– Кеннеди не станет затевать из-за нас войну с Борисом – выдаст. Или сам кончит.
– Он ведь собирался воевать!
Боксёр резко обернулся и зло ощерился:
– Он собирался войти в Сити, который бы мы залили кровью, понятно? Собирался завладеть Дылдой нашими руками, а потом кончить.
– Ты не хотел пускать сюда Кеннеди, – сообразил Горелый.
– Конечно, нет! Я собирался занять место герцога, а не ложиться под падишаха. И я займу! Осталось чуть-чуть! – Боксёр поднял тяжёлую штурмовую винтовку и оглядел соратников. – Мы уже должны были умереть, парни, должны были сдохнуть в канаве, отравленные Дюком. Но мы здесь. Нас всего пятеро, но мы – лучшие. И у нас есть шанс не только расплатиться с этой сволочью, но всё переиграть. У нас есть шанс одним ударом решить дело в свою пользу, и я попробую этим шансом воспользоваться. Даже если придется идти одному…
– Альфред…
– Лаура…
Чудесные ореховые глаза и ледяные синие. Взгляды, в которых любовь так сильно смешалась с ненавистью, что разделить их была неспособна даже смерть.
– Альфред…
– Лаура…
С самой первой встречи их безумным магнитом тянуло друг к другу. Раньше – чтобы любить. Теперь – чтобы убить. Они знали, что между ними кровь, но каждый из них был заворожён видом другого. И в тот короткий миг проживал все их счастливые мгновения, которые каждый – каждый из них! – помнил с неимоверной отчётливостью, а вспоминал исключительно с нежностью.
– Альфред…
– Лаура…
– Стреляйте, идиоты…
…и врезали пулемёты.
Конвертоплана.
Крупнокалиберные снаряды, рассчитанные на поражение бронированных машин, рвали тела на части, обильно окрашивая вертолётную площадку смертельным красным. И разбрызгивая ошмётки мяса. И засевая осколками костей… Крупнокалиберные снаряды били в бетонную стену, оставляя на ней уродливые выбоины. Улетали к другим башням, вонзаясь в их бока и окна. Грохотали, визжали, превращали в кровавую пыль… а Сатана стоял и смотрел.
– Лаура…
Он так и не смог «отключить» чувства, и что-то продолжало грохотать в его душе даже после того, как смолкли пулемёты. Что-то необычное гудело в его голове, в которой поселились управляющие чужеродными конечностями шестерёнки. И необычность заключалась в том, что эти самые шестерёнки – надоедливые – сейчас молчали, а стучало что-то другое. Что-то старое. Привычное. Родное. Возможно – сердце.
Или душа.
– Лаура…
– Скорее! – заорал Майор, высунувшись из иллюминатора конвертоплана. – Мы едем? Что ты стоишь пень пнём, будто плутония нажрался?
На одном из верхних уровней, кажется, там, где находился штаб Дюка, раздался грандиозный взрыв. Огненный поток выбил стёкла, заставив Майора нырнуть внутрь машины, и на Сатану посыпались осколки.
Жизнь продолжалась…
– Не едем, а летим, – уточнил Фредди, располагаясь в кресле второго пилота. – Мне будет не хватать наших мотоциклов.
– Купим новые, – рассмеялся Майор, поднимая конвертоплан в воздух. – Можем себе позволить.
– Предвосхищая твои вопросы, брат: я в порядке, – сообщил Сатана.
И отвернулся, глядя на удаляющуюся центральную. И стараясь не смотреть на вертолётную площадку, с которой струи дождя смывали то ли кровь, то ли грязь.
– Знаю, – кивнул Яша. – Ты крепкий мужик, ты справишься.
И замолчал.
И услышал. Не почувствовал, не понял, не догадался, а именно услышал, как бешено грохочет сердце друга.
Или его душа.
* * *
«Куда вы дели детей?»
«Отвезли в Петрозаводск. У русских тоже жизнь не сахар, но там правит закон, и безопаснее, чем в Зандре».
«Вы их спасли».
«Этих – да».
«То есть ты не остановишься?» – Каким-то образом Цезарь сумел передать удивление своим безжизненным, синтезированным цифрой голосом.
«Нянька не может остановиться».
«Нянька – да. Но ты…»
«Я тоже Нянька».
Неожиданное заявление Майора вызвало законное недоумение:
«Какое тебе дело до них? Тебе! Ты мог бы командовать моей армией, творить историю, стать величайшим полководцем эпохи, а вместо этого бродишь по Зандру и спасаешь мальков исчезающего биологического вида… – Цезарь помолчал. – С Сатаной всё понятно: вид «кроликов» будет преследовать его до самой смерти. Но ты? Зачем тебе это?»
