Конечно, все детали заговора Линдеквиста знает только ЧК, потому что заговорщики были расстреляны. Только впоследствии, и то по рассказам, получилось нарисовать некую картину. Юденич приближался к Петрограду с эстонской границы. У оставшихся гвардейских офицеров родилась мысль идти навстречу Юденичу, устроить в Петрограде восстание и таким образом облегчить наступление Белой армии. В его серьезность они верили. С этой целью гвардейские офицеры открыли кофейню, которую обслуживали их жены, одновременно зарабатывая на жизнь. Это кафе и стало местом встреч, где создавался план восстания. Нечего пояснять, что и сюда затесались предатели и тут было всевидящее око ЧК. Все конспиративные кружки проваливались один за другим. Все же можно сделать и другой значительный вывод. Не будь Юденича, не было бы заговора Линдек-виста и расстрелов, не пролилось бы напрасно так много крови. Это особенно поучительно для нашего времени. Конечно, Юденич, Деникин, Колчак не могли ни думать, ни поступать иначе, чем им подсказывало патриотическое чувство. Положение России было критическим. Советская власть, по совершенно понятному убеждению генералов, влекла страну к гибели. Надо было вооружаться, ополчаться против «узурпаторов власти», как называли тогда большевиков. И все-таки, когда речь заходит о жизнях и судьбах людей, надо прежде всего убедиться в надежности и основательности планов борьбы, расстаться с верой в то, что цель оправдывает средства и жертвы. Не человек для субботы, а суббота для человека.
Латвийский праздник 18 ноября и рождественская елка в Москве
Наше посольство расположилось в особняке Готье в Машковом переулке, а реэвакуационная комиссия на Староконюшенной. Все особняки уже были отобраны и находились в распоряжении советской власти. Впоследствии и датское посольство переехало в особняк реэвакуационной комиссии. Особняки богатых владельцев строились на широкую ногу, в них находились громадные подвалы, обширные кладовые, где хранилось всякое добро. В это время все они были уже опустошены, загрязнены, неузнаваемы, привести их в порядок было нелегко.
По случаю двухлетней годовщины латвийской независимости наше посольство устроило 18 ноября большой праздник, на который были приглашены некоторые большевистские сановники, Чичерин, Карахан, служащие Наркоминдела и других учреждений, с которыми мы, так или иначе, имели деловые отношения. Посольств в Москве почти не было тогда, и наше латвийское стало одним из первых, прибывших в Россию. На наше приглашение откликнулись охотно, на нашем вечере все с удовольствием насыщались различными закусками, ужином, напитками. Тогда в России всего этого не было, все недоедали. Наш вечер стал для приглашенных приятным и редким пиром. На этот первый латвийский праздник явился также представитель Литвы поэт Ю. Балтрушайтис, который по сей день занимает в Москве пост литовского посланника, находясь там уже восемнадцать лет, и это действительно исключительный случай. Присутствовал также и представитель молодой независимой Грузии, к сожалению, не помню его имени. Было много и других гостей, занимавших тогда видное положение. Произносились речи. Чичерин говорил о свободе народов, о Советской России, которая сама, без принуждения, первая признала независимость Латвии и других республик. Однако он умолчал, ничего не сказав о том, что Россия при первом удобном случае, как только все будет подготовлено, уничтожит независимость Грузии, и это случилось очень и очень скоро. Не знал и грузинский представитель, что дни его сочтены, ибо и он говорил уверенно, ораторски декларировал независимость своей страны и радовался этому, оказавшемуся таким недолгим, счастью. Как всегда на таких собраниях, гости поважнее ушли раньше, многие, помельче, остались чуть не до самого утра. Хорошее угощение всегда кстати, всегда полезно, но в ту пору недоедания и голода наш вечер представлялся чем-то исключительным. Поэтому наши подарки в виде продуктов, хороших вин сыграли не последнюю роль в деле сближения с низшими служащими советских учреждений. Давно известно, не подмажешь, не поедешь. Так гласит русская пословица. Что же, пришлось «мазать», чтобы как-нибудь, притом скорее, реализовать постановление смешанной русско-латвийской комиссии о реэвакуации наших богатств, нашего достояния.
Конечно, в этом больше всего были заинтересованы бывшие владельцы эвакуированных предприятий, и, естественно, они с особенной энергией включились в переговоры. Эвакуировались не только фабрики, заводы, машины, но и скот. Например, светлейшей княгине Дивен удалось вернуть всех своих лошадей, может быть, потому, что ее сестра была замужем за лондонским мэром, а ее имение находилось в Латвии. Впрочем, подобную уступчивость советских служащих я объяснял лояльностью княгини Дивен. Мне лично она говорила:
– Я не обвиняю только большевиков, мы тоже виноваты.
К тому же она была баптисткой, и ее религиозная настроенность склонна была видеть во всем волю Божию и в этом находить оправдание.
Приближалось Рождество. В сочельник члены реэвакуационной комиссии решили устроить елку и пригласили на нее служащих разных советских учреждений. Все было сделано «по-буржуазному». Я даже надел фрак и сделал это нарочно, чтобы подчеркнуть резкую грань между ними и нами, показать, насколько мы различны даже внешне. Когда вся эта публика, и первого, и третьего класса, достаточно разогрелась и уже держалась развязно, я почувствовал, что мой фрак начинает серьезно волновать умы. Одним он напомнил их фраки, утраченные навсегда, другим – о недостижимой форме одежды.
– Обожаю фрак. Как хорошо он сидит на вас, – говорил один.
Другой, известный артист, певец, начал, по общей просьбе, старый романс Беранже: «Мой старый фрак, товарищ мой бесценный, не покидай меня!» Рождественская горящая елка, тепло, уют, праздничные блюда, вино невольно перенесли этих полуистощенных людей с их открытыми, незалеченными ранами в другой мир, а фрак и романс разбудили воспоминания о прошлом. Прозвучали и самобичующие речи и восклицания, русскому человеку так свойственна самокритика, так утешительны укоры и покаяния, в этих словах, вздохах и раскаяниях обнажались страдающие души этих людей. Чуть ли не со слезами на глазах подвыпивший видный беспартийный спец рассказывал мне шепотом:
– Ей-богу, был порядочным человеком, а стал вором. Ничего не поделаешь. Заставили меня товарищи воровать. Так и говорят: «Не будешь молчать, сразу потеряешь место». Вот и молчу об их делах. Все молчим, все воруем.
Да, таких воров было много.
Русский человек, может быть, больше, чем всякий другой, любит юмор и пищу для него находит везде. Юмор не покидает его даже в самые мрачные дни. Поэтому ни один народ не имеет столько анекдотов, приличных и неприличных, разных загадок, особенно об армянах, как русские. Пожалуй, только евреи в этом отношении впереди них. Несколько таких анекдотов я запомнил. Все они направлены против большевистской власти. Трое, доктор, инженер и юрист, спорят, чья профессия старше.
Доктор говорит: «Я был нужен еще тогда, когда Бог сотворил человека-женщину, ведь для этого нужно было вынуть ребро».
Инженер говорит: «А я был нужен еще раньше, когда только составлялся план сотворения мира».
