— Сгинь, — велел он перепуганному парню и сам уселся за руль.
Зебриевич, явно чемто озабоченный, залез в салон, на заднее сиденье, и, уткнувшись в планшет, буркнул:
— Поехали.
— Куда? — не оборачиваясь, спросил Леонидов.
— Домой.
И только когда машина остановилась у казенного здания с красноречивой вывеской, Зебриевич втянул голову в плечи и, затравленно озираясь, спросил:
— Где мы? Вы кто?
— На данный момент ваш водитель. Если гора не идет к Магомету… В общем, Семен Абрамович, я занимаюсь делом пропавшей Анжелики Голицыной. Вот мое удостоверение.
Зебриевич трясущими руками взял протянутый документ и долго его изучал. Алексей понял, что банкир собирается с мыслями.
— Давайте уже его сюда, господин Зебриевич, — чуть ли не силой отобрал Алексей свое удостоверение у банкира. — Здесь поговорим или в моем кабинете?
— Лучше здесь. Разговорто недолгий. Мне, собственно, нечего вам сказать.
— Как это нечего? — Алексей облокотился на спинку сиденья и уставился на Зебриевича. — Вопрос первый: как вы оказались на пароме?
— Как и все: поехал в новогодний круиз, — настороженно сказал Семен Абрамович.
— Вам это не по чину. То есть не по рангу.
— А вам по рангу заниматься этим убийством? — парировал банкир.
— Вот вы и проговорились. Сказали: убийством. А ведь тело так и не нашли.
— Дашка сказала, что ее убили. А у этой ненормальной чутье, как у экстрасенса.
— Почему вы называете Дарью Витальевну ненормальной?
— А как я должен ее называть, если она дважды пыталась покончить с собой без всякой на то причины?
— А ее несчастная любовь к Голицыну?
— Бабья блажь, — отрезал Зебриевич.
— Как вы оказались на пароме? Я буду задавать вам этот вопрос, Семен Абрамович, пока не получу внятного ответа.
— А что сказал Голицын? — поинтересовался банкир.
— Что у богатых свои причуды.
— Вотвот, — энергично закивал Зебриевич.
— Я неплохо знаю богатых, — усмехнулся Алексей. — Главное, что их интересует, это их личный покой. Чтобы поменьше дергали. А денежки бы при этом регулярно поступали на счет. К своему отдыху такие люди, как вы и Голицын, относятся очень трепетно. Ведь жизнь, Семен Абрамович, так коротка. Я знаю, что у вас трое детей. И они встречали Новый год в ТельАвиве, с вашими родителями и семьей вашей сестры. И вы, как только сошли с парома, прямо из Пулково, не заезжая домой, рванули в ТельАвив. Я в третий раз спрашиваю: как вы оказались на этом пароме? Что за дела у вас там были? Потому что лишь дела исключительной важности могли заставить вас встречать Новый год вдали от семьи, да еще на какомто там пароме. Сервис я себе приблизительно представляю. Цена путевки около трех тысяч евро. Для вас это копейки. Уверен: вы не к такому привыкли. Я поинтересовался, где вы последние несколько лет проводили свой отпуск. Дважды на Мальдивах, в отелях класса люкс, потом были Сейшельские острова, Майами, Сардиния… Все это стоит десятки тысяч евро, и вам, как и Голицыну, это по карману. Но балтийский паром… — Алексей развел руками.
— Ну, хорошо, я вам скажу. Я уже понял, что вы не отвяжетесь. Димка Сажин меня попросил.
— А кто такой Сажин? — невинно спросил Алексей.
— Сажин — это Сажин, — отрезал Зебриевич.
— Только не пойте мне сказки об институтской дружбе.
— Я и не собираюсь.
— Но ведь Сажин простой менеджер в фирме у Даниила Голицына. А теперь, как выяснилось, холдинг «АNДА» вообще принадлежит его пропавшей жене.
— Чего? — уставился на него Зебриевич.
— Голицын переписал все свои акции на жену.
— Ах, вы об этом…
— Я вижу, для вас это не открытие, Семен Абрамович?
— Я же банкир, — пожал плечами тот.
— Вы кредитовали холдинг?
— Скажем так: я кредитовал Голицына.
— Чтото вы темните.
— Я сказал вам чистую правду, — невинно посмотрел на него Зебриевич.
— Сажин вас попросил поехать в этот круиз, и вы мигом подхватились, отправили детей в ТельАвив, а сами с женой загрузились на паром.
— Точно так.
— Кто же такой Сажин?
Зебриевич молча пожал плечами. Так и не дождавшись ответа, Алексей начал перечислять:
— Простой менеджер, который получает скромную зарплату, все скольнибудь значимые покупки совершаются на деньги Дарьи Витальевны. Сажин не гнушается сесть за швейную машину и подогнать по фигуре дражайшей супруге купленный на барахолке костюм и даже както сшил своей дочке новогоднее платье для маскарада. Честный трудяга, добросовестный исполнитель. Я Сажина еще ни разу не видел, но представляю себе мягкого, интеллигентного человека, отличного семьянина, заботливого отца.
— С Дашкой небось разговаривали, — хмыкнул Зебриевич. — Представляю себе! Мол, муж тряпка, слюнтяй, типичный неудачник, глаза бы мои его не видели.
— Как в воду глядите, Семен Абрамович.
— Тряпка, как же! Это он у ног своей дражайшей Дашеньки пристроился мягким пушистым ковриком, но эта тряпка подчас прочнее титанового сплава! Давно уже никто не связывается с Дмитрием Сажиным. Я не просто подхватился и поехал, когда он позвал, я побежал, полетел.
— А что сказала на это Софья Исааковна?
— А что она могла сказать, она жена! Пошла собирать чемодан.
— А она знает, кто такой Сажин, или так же, как и Дарья Витальевна, пребывает в неведении?
— Дела моей Софы — это дети и кухня. Я приношу ей деньги, она их тратит. Я же не спрашиваю ее, из чего и как делают форшмак? Я прихожу и ем его, причем с отменным аппетитом. Готовит моя жена исключительно! А она никогда не спрашивает, из чего и как делаются деньги. Если я встречаю Новый год с Сажиным, значит, мне так надо. А уж кто такой Сажин… — Зебриевич развел руками.
— Я ведь все равно докопаюсь до правды.
— Не сомневаюсь. Это не так уж и трудно. Но не от меня вы это узнаете. Мне, любезный, мое здоровье дороже. — Зебриевич достал из кармана огромный носовой платок и вытер им вспотевший лоб. — Вы правильно сказали: больше всего на свете я дорожу своим покоем. А времена сейчас сами знаете какие. Пусть Дмитрий Александрович сам разбирается со своей женой и с Голицыным. А меня все это, честно сказать, давно уже достало.
— А вы знаете о том, что Анжелика Голицына написала завещание в пользу Сажина?
— Какое завещание? — уставился на Алексея Зебриевич.
— Она завещала ему все свои акции.
— Этого быть не может!
— Может, Семен Абрамович, может.
