Хотя мы с ним в то время почти не виделись и редко переписывались, чтобы я мог быть в курсе всех его дел, их брак с Лиззи, скорее всего, на некоторое время распался до того, как он впервые уехал в Испанию в начале 1937 года. Возможно, определенную роль сыграло его решение уехать за границу (я уверен, что было бы большой ошибкой связывать каждое перемещение в его жизни с потребностями советской разведки). Считается, что после февраля 1937 года они с Лиззи никогда не жили под одной крышей, хотя после его возвращения в мае того же года (и, возможно, позже) они, без сомнения, жили вместе. Примерно в 1938 году она сняла себе квартиру в Париже, но иногда появлялась и в Лондоне. На самом деле некоторый подъем движения «срединной Европы» я связываю именно с периодом 1938–1939 годов, чем с каким-либо более ранним. В последний раз я видел их вместе в первые дни войны.
Еще один, заключительный комментарий по поводу брака Кима и Лиззи. Предположение Скарлет Пимпернел представляется мне довольно бессмысленным. Хотя Лиззи и находилась под наблюдением полиции, Австрию она смогла покинуть без особых трудностей — по крайней мере, до марта 1938 года, когда туда вторгся Гитлер, сделать это было не так сложно. Предположение о том, что за их браком фактически стоят русские, тоже едва ли заслуживает доверия. Зачем им настаивать на браке, который совершенно не соответствовал их интересам? Возможно, у Лиззи и были кое-какие прямые или косвенные контакты с советской разведкой в Вене, и не исключено, что ко времени женитьбы Ким познакомился с кем-то из русских. Но я сомневаюсь, что тогда — и вообще когда-либо — русские могли диктовать ему, что делать в таком сугубо частном и личном деле, как брак.
В течение этих одного или двух мирных лет мы чаще, чем раньше, виделись с матерью и сестрами Кима Филби. Диана, самая старшая из них, была подвергнута суровому процессу «выхода в свет»: представление при дворе, официальные приемы с танцами и прочее. Ким, естественно, пропадал в Испании, а его отец — на Ближнем Востоке, поэтому большая часть организационной работы выпала на долю Доры Филби. Она объединила усилия с частью семьи Сэссун, чья дочь тоже «выходила в свет», и празднование для обеих девочек проводилось в большом доме Сэссунов на Альберт-Гейт. Меня тоже привлекли к участию в этой дорогой вечеринке, равно как и еще в парочке других. Две младших сестры, Пэт и Элена, были воплощением присущих этому семейству интеллигентности и очарования. Пэт отправилась в Кембридж, поступила на государственную службу и вышла замуж за человека по фамилии Милн (со мной у него никаких родственных связей не было). Однако впоследствии ее брак распался, и в конечном счете она трагически погибла. Об Элене я еще напишу ниже. Я также время от времени встречался с их бабушкой — матерью Сент-Джона, замечательной старушкой, яркой представительницей матриархата, к которой с большим уважением и привязанностью относились все члены семейства.
Три или четыре раза мы виделись с Кимом после его поездок в Испанию, но лишь летом 1939 года я понял, какие в нем произошли перемены. Дело было не только в том, что он пополнел — он даже выглядел слишком полным для молодого человека. Он, казалось, отверг весь свой былой аскетизм и идеализм, которым я когда-то восхищался без особого желания подражать. Теперь мы вели разговор об увеселительных заведениях в Испании, о выпивке, об изумительной морской пище, о ночном поезде, который курсировал из Виго в удерживаемый националистами северо-западный район Мадрида. Ким не давал мне повода предположить, что он теперь ярый приверженец националистов: напротив, он вообще избегал идеологических суждений. Возможно теперь, с опозданием, мог получить представление о секретном плане операции; но мне думается, что и в самом характере Кима произошли вполне реальные перемены. Он стал более циничным, более мудрым, больше интересовался чисто материальными удобствами, стал более общительным. В общем, он приобрел фальстафовские черты, и, казалось, наслаждался этим; так, он с видимым ликованием поделился тем, что сообщил ему врач: у него — на тот момент двадцатисемилетнего молодого человека — артерии пятидесятилетнего мужчины. Я был заинтригован и в то же время разочарован этим. Наши связи с ним возобновились лишь через два года.
Это были, кажется, первые два года войны. Я понятия не имею о реакции Кима — подлинной или внешней — на нацистско-советский договор о ненападении и дележ Польши: если мы и виделись с ним в то время, то никаких особых воспоминаний у меня не сохранилось. Но очень скоро он вместе с британскими войсками — в качестве корреспондента The Times — отправился во Францию. Что касается меня, то на Рождество я как раз женился, а в июне 1940 года вступил в Корпус королевских инженеров
[19]
. В память навсегда врезались падение Франции и мое прибытие в Форт-Уидли близ Портсмута, где я должен был в качестве кадета поступить в центр подготовки корпуса. Последующие четыре месяца, отчасти посвященные базовой военной подготовке, но в гораздо большей степени — детальному изучению картографии, стали едва ли не самыми интересными за весь срок службы, даже несмотря на то, что в то время мое армейское жалованье составляло не более восьми фунтов. Но в ноябре 1940 года я был произведен в офицеры и в последующие одиннадцать месяцев занимался обучением новобранцев. Надо сказать, что это занятие не доставляло мне особого интереса. Большую часть этого времени мы с Мэри жили в Руабоне, графство Денбишир. О Киме я почти ничего не слышал, однако Мэри случайно встретилась с ним зимой 1940/41 года в Шафтсбери. Он был с женщиной по имени Эйлин, которая впоследствии стала его второй супругой.
В апреле 1941 года Ким написал мне, сообщив, что в его подразделении (я лично понятия не имел, что оно собой представляет) есть вполне подходящая для меня работа. Если я заинтересуюсь, то он мог бы договориться об обеде в Лондоне с соответствующими людьми. Искренне желая поскорее покинуть Северный Уэльс, я тут же согласился. За обедом в ресторане «Нормандия» мне рассказали — очень мало — о будущей работе, которая, насколько теперь припоминаю, была связана с подготовкой людей к работе в подполье, — секретной пропаганде, выпуску и распространению листовок и т. д. Ким, как мне удалось узнать, работал в Бьюли в Управлении специальных операций
[20]
, но мое невежество в области секретных организаций в то время было абсолютным. Он посчитал, что им может пригодиться мое знание рекламы. Однако эту работу все-таки предложили более возрастному и опытному рекламному агенту, который присутствовал на том же обеде.
