Полагаю, что Ким, наверное, судя по его рассказу, переоценил трудности, с которыми столкнулся в получении желанного поста в Секции IX. Многие уже начинали понимать, что Феликс Каугилл, со всей его напористостью и управленческими талантами, представляет отнюдь не идеальную кандидатуру. Помимо плохих отношений с МИ-5, ФБР и прочими службами, у него не было четкого представления о том, как правильно сформулировать и решать — уже после войны — задачу по изучению и пониманию коммунистических движений и партий, их положения в собственных странах и их отношения к Советскому Союзу. Он был гораздо лучше подготовлен к выполнению второй половины работы, а именно связанной со шпионажем советского блока, но эта проблема, без всяких сомнений, весьма отличалась от того, с чем мы до сих пор имели дело в Секции V. Ким же, с другой стороны, обладал превосходными данными: у него была экономическая степень, он хорошо, не понаслышке, был знаком с Европой, знал иностранные языки, хорошо разбирался в политике, имел превосходный послужной список в Иберийской подсекции и умел ладить с людьми. В частности, у него сложились хорошие связи с МИ-5 и министерством иностранных дел. Оглядываясь в прошлое, могу предположить, что он, возможно, даже подумывал о том, чтобы воспользоваться своим прежним интересом и познаниями в марксизме. Этот навык в любом случае должен был ему пригодиться; могу даже себе вообразить, что многие труды он изучил еще будучи в Кембридже — как часть своего экономического обучения. Кажется, он даже что-то говорил мне на этот счет. Что касается Каугилла, я не уверен, что ему предложили бы должность в послевоенной антикоммунистической секции, даже если бы Кима Филби и в помине не было. Хотя было немало мест, на которые его кандидатура вполне могла подойти. В любом случае последующие события говорят о том, что через два-три года его, вероятно, отправили бы за границу, как произошло и с самим Кимом в начале 1947 года.
Один из авторов выражает удивление, что я в период нового назначения Кима в Секцию IX не сообщил начальству, что до войны он придерживался коммунистических взглядов7. Я уже рассказывал о том, что знал о его политических пристрастиях до апреля 1933 года. После этого мы с ним не общались больше года; впредь в любой дискуссии он был все менее склонен посвящать себя какому бы то ни было политическому кредо. В 1944 году уже не казалось, что он стоит на тех же позициях, что и в 1933 году. Люди действительно со временем меняют собственные взгляды, особенно те, кто разжигает экстремистские настроения в университете. Оно и понятно: предыдущее членство в коммунистической партии не помешало Денису Хили стать министром обороны и министром финансов. Кроме того, мнение о том, что СИС должна требовать каких-то иных стандартов лояльности от любого, кто занимается антикоммунистической работой, по сравнению с теми, кто работает против немцев, является довольно спорным. Кроме того, было бы заблуждением считать, что Ким был принят в СИС именно в период, когда Германия являлась противником, а все остальное не имело никакого значения. Когда он вначале поступил на службу в СИС (то есть в Секцию D) в июле 1940 года, русские еще не были нашими союзниками и к ним все еще относились с большим подозрением и враждебностью. Следует также помнить, что во время учебы в Кембридже Ким в общем-то не делал никаких тайн из своих политических взглядов. Некоторые из его современников работали в СИС во время войны, но и они не стали никуда обращаться по этому поводу. То же самое касается моих сокурсников по Оксфорду, которым я в начале 1930-х годов рассказывал о нем как о коммунисте. Едва ли здесь могла быть причиной наша неосведомленность о том, чем он занимался в Секции IX. Характер его новой работы очень скоро стал широко известен в кругах разведки, и в любом случае, как только война закончилась, было очевидно, что и он, и все остальные наверняка будут привлечены к антикоммунистической деятельности. Тот факт, что в 1944 году и позднее, по-видимому, никто не сделал никаких заявлений, говорит о том, что и сама вероятность таких действий была крайне невелика. Поразительно не то, какие политические взгляды разделял Ким, когда учился в Кембридже, а то, что в итоге он стал советским агентом.
Моя новая должность руководителя Секции V, по сути, означала, что я еще более отдалился от разбора конкретных операций — от той работы, которая мне пришлась по душе сразу же, как только я поступил на службу в СИС. И поэтому я даже ощутил некоторую растерянность. Однако вскоре обнаружил, что, в то время как некоторые из проблем, унаследованных от Каугилла, действительно заслуживают пристального внимания, есть и те, на которые можно было просто закрыть глаза и ничего не предпринимать. Основная часть работы в этот последний год войны заключалась в том, чтобы обеспечить кадрами или запланировать создание новых резидентур и подразделений специальной контрразведки в действующих армейских соединениях. Сотрудники Секций V и IX в Лондоне и заграничные представители этих двух секций составляли, по сути, одну организацию, которая имела небольшой кадрово-административный отдел. В то время как эти две лондонские секции были независимы друг от друга, офицеры заграничных отделов в принципе могли, если потребуется, выполнять поручения и той и другой секции. Такая ситуация, которая, возможно, и могла приводить к определенным трениям, если бы шефы V и IX секций были настроены чрезвычайно враждебно друг к другу, никогда не вызывала особых трудностей. Потребности сотрудников Кима Филби были небольшими, ведь под его началом были всего горстка работников в Бродвей-Билдингс и еще два-три офицера ключевых отделений за границей, которые специализировались именно в его сфере ответственности. Хотя подразумевалось, что все находящиеся на службе за пределами Великобритании должны быть готовы выполнять все требования Секции IX. В то время девять десятых общего штата сотрудников V и IX, как внутри страны, так и за рубежом, занимались вопросами контрразведки против наших противников по Второй мировой войне.
В этот период мне довелось познакомиться со своим шефом, генерал-майором сэром Стюартом Мензисом. Думаю, до этого я видел его лишь однажды, когда тот приезжал с официальным визитом в Сент-Олбанс. Обычно он пребывал в своем четырехэтажном офисе в Бродвее и никогда неофициально не общался с подчиненными. В этом же здании у него была квартира. Завтракал он в столовой в цокольном этаже. Дежурных офицеров всегда просили освободить столовую к 9.00, чтобы шеф мог позавтракать в одиночестве. На вид он был весьма обаятельным, но при этом осторожным и проницательным; Ким хорошо подметил замечательную способность шефа вовремя почуять и отразить опасность, угрожающую его собственному положению. В довоенные дни он объединил руководство Секцией IV (которая была связана с Военным министерством) и задачу сотрудничества с французами. В контрразведке он мало что смыслил, хотя время от времени все же проявлял к ней поверхностный интерес. Однажды он вызвал меня к себе, сообщив, что один из сотрудников Уайта передал ему кое-какие сведения об одной подозрительной личности, и попросил изучить этот вопрос. «Конечно, — добавил он, — этот парень в клубе не знает, что я делаю». Видимо, он все-таки не понимал, что, наверное, все сотрудники Уайта были в курсе того, чем он занимается. При этом ему ведь не докладывали поминутно, что происходит в его организации. Как-то раз он попросил меня передать список всех сотрудников, имевших доступ к материалам строгой секретности. «Не думаю, что их наберется больше дюжины», — сказал он. Таких оказалось сто восемьдесят человек…
