Она давно мечтала о таком браслете. Это была первая дорогая вещь, которую Грейс приобрела сама для себя. Конечно, экстравагантной покупку не назовешь, но для Грейс подобное поведение можно было считать необычным. Впрочем, браслет она надевала всего несколько раз. К сожалению, красивая вещь оказалась не очень удобной, поэтому в основном обитала в книжном сейфе. Но сейчас сейф был пуст.
Грейс опустилась на край кровати, сжимая в руке фальшивую книгу. Теперь она была по-настоящему пустой – ни текста, о литературных достоинствах которого Грейс судить не могла, ни того, что было спрятано в тайнике. Просто коробка с хорошенькой картинкой на крышке… вернее, на обложке. Грейс чуть не рассмеялась.
Но потом ее будто током ударило. Грейс повернулась к туалетному столику. Нет, не может быть. Джонатан бы никогда… Этот столик принадлежал маме. Одна из немногих ее вещей, оставшихся в квартире.
От классических интерьеров детства Грейс не осталось и следа. Мамин бежевый ситец сменили голубые и коричневые тона, с пола был убран ковролин, открывая паркет. На стенах в кухне и коридоре висели рисунки Генри, а также семейные фотографии. На одних были папа, мама и сын, на других – только папа и мама. Остальные стены по большей части занимали картины с блошиного рынка или с выставок «Пьер Шоу». Правда, два полотна были приобретены в Париже, на рынке Марше-о-Пюс за год до рождения Генри.
В комнате, где в детстве жила Грейс, теперь спал Генри. Сначала детская была желтой с зеленым пушистым ковром. Теперь стены были зеленовато-голубыми с глянцевой белой каймой. Генри, будучи мальчиком аккуратным, содержал комнату в удивительной для его возраста чистоте и порядке. У самой Грейс в его возрасте над кроватью висела занимающая всю стену пробковая доска, на которой чего только не было: фото знаменитостей, нарядов, которые нравились Грейс, снимки друзей (в основном Виты), наградные грамоты из Реардона и немецко-американского спортивного центра на Восемьдесят шестой улице, где Грейс занималась гимнастикой. В общем, все ее интересы отражались на этой пробковой доске. У Генри же над кроватью висела всего одна фотография, на которой они с Джонатаном с удочками в руках стояли на причале у озера. Удочки Грейс подарила им на день рождения Джонатана. Кажется, это был единственный раз, когда папа и сын ими пользовались.
Туалетный столик в комнате, которую Грейс только недавно отучилась называть «родительской спальней», был своего рода островком неизменности, где сохранялось прошлое. Банкетка до сих пор была обтянута классическим ситцем, и ни одна из потертых медных заклепок не была заменена. А в ящиках хранились все женские богатства – кольца, серьги, браслеты, ожерелья. Правда, мама не всегда убирала драгоценности в ящик. Когда отец что-нибудь ей дарил – скажем, огромную золотую брошь, украшенную жемчугом и изумрудами, или браслет из рубинов и бриллиантов, – мама выкладывала эту вещь на стеклянную столешницу так, чтобы она была на самом виду. Возможно, таким способом мама хотела искупить тот факт, что никогда этих вещей не носила. Грейс видела ее только в простых жемчужных бусах и неброских золотых серьгах. Видимо, мама предпочитала, чтобы купленные папой драгоценности украшали исключительно интерьер. Должно быть, она просто не могла разочаровать папу, в открытую сказав, что они ни капли не соответствуют ее вкусу.
У папы отношение к этим вещицам было особое. Поэтому он выразил желание, чтобы они хранились у Грейс – видимо, по его мнению, мама хотела бы именно этого. Всего через неделю после похорон, когда Грейс собирала вещи, намереваясь отправиться обратно в Бостон (она тогда была на втором курсе), отец вошел в ее детскую спальню и положил на кровать прозрачный пластиковый пакет, полный бриллиантов, рубинов, изумрудов и жемчуга. «Не могу больше на них смотреть», – объяснил отец, мотивируя свое желание. Больше он к этому ничего не прибавил.
Грейс пересекла комнату и опустилась на сиденье низкой банкетки перед туалетным столиком. Рукавом блузки Грейс принялась вытирать зеркальную поверхность ящичков. Почему-то она медлила, не решаясь заглянуть внутрь. Грейс по-прежнему хранила здесь мамины украшения, только на виду их не держала. Как и мама, предпочитала простые, неброские драгоценности – сдержанный жемчуг, обручальное кольцо. А крупные, кричащие вещицы, броши с огромными бесформенными булыжниками и массивные ожерелья оставались в ящиках, куда Грейс заглядывала редко.
Однако она любила эти предметы, по-настоящему любила, потому что знала, что они значили для папы, когда он их дарил, и мамы, когда она их принимала. Марджори никогда не надевала эти украшения, но относилась к ним как к чему-то вроде любовных писем. Хранила в укромном месте, будто стопку конвертов, перевязанную ленточкой.
Джонатан же, в отличие от папы, не испытывал никаких трудностей с открытым выражением эмоций. Поэтому ему не нужно было использовать украшения как символ своих чувств. За все годы Джонатан подарил Грейс всего одну драгоценность – простое бриллиантовое кольцо в честь помолвки, которое купил на Ньюбери-стрит. Даже самый невзыскательный человек назвал бы его скромным – один-единственный бриллиант прямоугольной огранки с креплением в стиле «Тиффани» и платиновым ободком. Кольцо было настолько классическим, что можно было подумать, будто Грейс оно досталось по наследству.
Подарка на рождение ребенка она от мужа также не получила. Откровенно говоря, Грейс вообще не слышала об этой традиции. В первый раз вульгарное выражение «награда за труды» она услышала в группе молодых мам, которую некоторое время посещала после рождения Генри. Впрочем, даже надумай Джонатан что-нибудь преподнести жене, он бы скорее выбрал книгу или произведение искусства, чем ювелирное украшение.
Однако от вопроса цены отмахнуться было тоже нельзя. Драгоценности из ящиков туалетного столика ни мать, ни дочь не носили, тем не менее эти предметы представляли не только сентиментальную ценность. Разумеется, они стоили денег, и немалых. По настоянию Грейс, Джонатан включил их стоимость в страховку. У нее иногда мелькали мысли, что в случае необходимости драгоценности помогут оплатить обучение Генри в колледже или совершить дорогостоящую покупку. Грейс даже подумывала о том, чтобы арендовать банковскую ячейку и держать драгоценности там, но так и не собралась. На самом деле Грейс больше нравилось, когда они здесь, дома. Для нее эти вещи были воплощением долгого, счастливого брака – как раз такого, о котором Грейс всегда мечтала.
«Нет, он бы не смог», – как заклинание, твердила про себя Грейс. А потом принялась выдвигать ящики. Нет, нет, нет… Ни леопардового браслета из черных и желтых бриллиантов. Ни изумрудных серег, которые Грейс надевала на аукцион. Ни сапфирового колье. Ни массивного ожерелья из крупных золотых звеньев. Ни броши с розовым камнем, который держали руки из золота. Все ящики оказались пусты, все до единого. Грейс пыталась припомнить все украшения – красные, золотистые, серебристые, зеленые… Все экстравагантные штучки, которые приносил домой отец и которые никак не сочетались ни со стилем мамы, ни с ее собственным. Но Грейс любила их, любила…
Она продолжала задвигать ящики и выдвигать их снова, как будто надеялась, будто в первый раз могла просто не заметить пропажи. Глупо, конечно. Грейс едва не рассмеялась. Разве разумные люди так себя ведут? Впрочем, весь этот день Грейс вообще вела себя в высшей степени неразумно.
