Оставалось только жалеть, что остальные этой его особенностью не обладают. Время компьютерного сеанса в библиотеке было ограничено, поэтому Грейс приходила сюда снова и снова, ведь нужно было отправить еще много имейлов с сенсационными новостями. Поставить в известность еще одного человека, отменить еще одну встречу. Так Грейс постепенно разрывала все связи с прошлой жизнью. Некоторые нити еще были целы, однако их осталось совсем мало. Сидя в тихой библиотеке штата Коннектикут, Грейс улаживала нью-йоркские дела. В вертящемся кресле, занеся руки над клавиатурой, Грейс одновременно хотела посмотреть новости о Джонатане и боялась зайти в поисковик. Несколько раз в душе у нее начинала разворачиваться внутренняя борьба, которая каждый раз заканчивалась одинаково – желание ничего не знать об этой истории одерживало верх.
Тогда Грейс выходила из Интернета, вставала из-за компьютера и отправлялась искать Генри. Сын читал биографии знаменитых бейсболистов. Грейс отвозила его в холодный, промерзший дом у покрытого льдом озера, где они проводили очередной день в полной неизвестности. Грейс разводила огонь (она уже успела набить в этом деле руку), укрывала сидящего на диване Генри одеялом и включала свет, чтобы ему было не темно читать. А потом отправлялась на кухню готовить ужин на двоих. А потом, когда наступал вечер и прохладный дневной воздух становился ледяным, Грейс осторожно пыталась обдумать случившееся и оценить обстановку.
Судя по тому, что полиция не пыталась с ней связаться, Грейс пришла к выводу: где бы ни был Джонатан, до него не могут добраться ни Мендоса, ни О’Рурк, ни другие сотрудники Нью-Йоркского полицейского управления. На его след не смогли напасть даже ФБР и Интерпол – если эти организации, конечно, подключили к делу. В противном случае Мендоса позвонил бы Грейс на мобильник. Мендоса, конечно, пунктуально набирал ей раз в несколько дней – не только чтобы поинтересоваться, не выходил ли на связь Джонатан, но и для того, чтобы просто узнать, как дела у них с Генри. Грейс отвечала на эти звонки только из чистой любезности, потому что Мендоса позволил им с Генри покинуть город и не стал ставить палки в колеса. За это Грейс была перед детективом в долгу.
К телефону она подходила, только если звонил Мендоса или отец. Однако звонки и эсэмэски сыпались одни за другими. Рабочий номер Грейс, размещенный на всех сайтах с координатами нью-йоркских психологов, предлагающих свои услуги семейным парам, не был секретом. Все звонки из офиса переадресовывались на мобильный. В результате телефон звонил не переставая. Пришлось отключить звук. Тогда мобильный, по крайней мере, просто мигал и вибрировал. Голосовые сообщения Грейс слушала только тогда, когда знала звонившего. В противном случае сразу же их удаляла.
Вдруг однажды, за несколько дней до Рождества, зазвонил старый телефон, висевший на кухонной стене. Этот звук Грейс в последнее время слышала только в сериалах времен пятидесятых. Трубку она не взяла, однако старинный бакелитовый аппарат продолжал упорно трезвонить. В первый раз неизвестный набрал номер около двух часов дня, и продолжались звонки до вечера. Конечно, никакого определителя номера на этом телефоне не было и быть не могло. Однако то, что по нему вообще кто-то звонил, было событием из ряда вон выходящим. Грейс в нерешительности замерла, положив руку на аппарат.
Наконец решила снять трубку. Первой ничего говорить не стала. Повисла пауза, а потом напряженный женский голос спросил:
– Грейс?..
Очень медленно и осторожно она положила трубку, будто боялась напугать женщину на другом конце провода. Потом наклонилась и, проследив, куда тянется чуть потертый шнур, отыскала старую розетку в полу. Затем решительно выдернула вилку.
Значит, как минимум одна журналистка в курсе, где прячется Грейс. Но, во всяком случае, здесь, возле домика у озера, ни один из репортеров носа не показывал. Уже хорошо. Собственно, за этим Грейс и уехала – чтобы сбежать от нежелательного внимания прессы. Но, видимо, материал был не настолько сенсационный, чтобы ради него тащиться в провинциальный Коннектикут. Дорога, конечно, не слишком далекая – съездить в соседний штат нетрудно. Просто журналисты не считали нужным преследовать Грейс – очевидно, повод был слишком мелок. При мысли об этом она невольно приободрялась.
Но потом Грейс негодовала на саму себя – как можно называть «мелким» такое трагическое событие? Одна женщина убита, и двое детей остались сиротами. И тогда Грейс сразу начинало одолевать мрачное настроение.
Все-таки разорвать все обязательства и договоренности в Нью-Йорке оказалось на удивление легко. И эта легкость воспринималась как незаслуженная привилегия, стоило подумать о «кровавом преступлении» и том, что увидел Мигель Альвес, когда вернулся домой из школы.
После унизительного телефонного разговора с незнакомым сотрудником банка «Морган Стэнли», длившегося целый час, Грейс выяснила, что большая часть денег, принадлежавших ей несколько недель назад, до сих пор находится на счете. Если не считать обналиченных шестнадцатого декабря двадцати тысяч долларов. Шестнадцатое декабря – тот самый понедельник, когда убили Малагу Альвес.
Двадцать тысяч плюс украшения. Что ж, на первое время хватит, с горькой иронией подумала Грейс.
Даже то, что они с Генри получили возможность сбежать в этот, пусть и холодный, дом, можно считать привилегией. Они могли оставаться здесь сколько угодно. Деньги на еду и дрова были. Впрочем, эта привилегия была особого рода. Очень малая часть тех денег, на которые когда-либо жила Грейс, была заработана ее честным трудом, хотя работала она добросовестно. Грейс прекрасно отдавала себе в этом отчет. Домик на озере Чайлд ей достался в наследство от мамы. Квартира – в подарок от папы, когда он женился на Еве и перебрался в ее роскошные апартаменты. Примерно в это же время Грейс узнала, что ждет Генри.
Нет, Грейс не чувствовала себя виноватой из-за того, что все у нее складывалось практически само собой. Нисколько. Наоборот, она испытывала нечто вроде извращенной гордости оттого, что деньги и дорогие вещи значат для нее очень мало. Впрочем, причина была не в бескорыстии или скромных нуждах, а в том, что Грейс могла себе позволить не забивать голову такими вещами. И в этом она тоже отдавала себе отчет.
А сейчас замерзшая Грейс лежала в постели родителей и с вызовом думала, что ей не за что чувствовать себя виноватой. Да, она живет в доме, который принадлежал их семье на протяжении трех поколений (впрочем, проводить здесь зимние месяцы до сих пор никому в голову не приходило). Рядом с ней – ее сын, поглощенный чтением биографии Лу Герига
[42]
. Холодильник доверху набит продуктами, экономить на которых нет ни малейшей необходимости – спасибо кредитной карте. Во дворе стоит недавно приобретенная, пусть и отнюдь не роскошная машина. И все же Грейс яростно думала, что оправдываться ей не за что.
Впрочем, надолго этой бравады, увы, не хватало. Иногда по вечерам, после того как засыпал Генри, Грейс надевала теплую куртку и выходила на улицу с пачкой сигарет, на которую случайно наткнулась в одном из кухонных ящиков. Грейс понятия не имела, кому они принадлежали и как попали в этот ящик, однако взяла пачку и, спустившись к озеру, на холодном причале раскурила одну из сигарет. Она сразу ощутила знакомое запретное удовольствие, возникшее где-то глубоко в легких и по венам и сосудам разнесшееся по всему телу. А вырвавшееся изо рта белое облачко только подтвердило, что Грейс до сих пор жива, здорова и худо-бедно держится. И это уже само по себе было удовольствием, схожим с наркотическим. Грейс поняла, что именно в таком жестком подтверждении и нуждалась.
