Ковальски уселся на сырую траву. Следующая часть разговора должна была стать личной. Похлопав себя по груди, мужчина поднял руку, приставив большой палец ко лбу и растопырив остальные пальцы.
«Я твой папа».
Обезьяна с надеждой подняла брови.
После этого Джо положил руку Баако на грудь, а затем накрыл ею его руку у себя на груди, глядя ему в лицо.
«Ты мой сын».
Баако широко раскрыл глаза, затем запрыгнул на Ковальски, опрокинув его назад и повалив в траву.
Великан поморщился от боли, потирая перебинтованные ребра. Наконец, ему удалось сесть.
– Ну вот, все решено. – Он махнул рукой на лес. – Иди знакомиться с новыми друзьями.
И Баако радостно побежал навстречу новой жизни.
15 мая, 08 часов 13 минут по эквадорскому времени
Анды, Эквадор
Шу Вей очнулась от лихорадочного забытья – и попала в кошмарную явь.
Чувства вернулись к ней бессвязными отрывками. Она ощутила запах леса, запах собственной крови. На губы ей откуда-то падала едкая слизь. Окружающий мир вращался перед глазами пятнами сочной зеленой листвы и голубого неба. Болел живот, и к горлу подступала тошнота. Шу полностью потеряла счет времени, последние дни сохранились у нее в памяти обрывочно.
«Где я?»
Она вспомнила, как упал Квань и как ее саму подняли на руки. Вспомнила стрелу, вонзившуюся ей в живот. Девушка попыталась опустить взгляд, но обнаружила, что не может пошевелить головой. Почувствовав спиной жесткую доску, Шу попробовала пошевелить конечностями, но и в этом тоже не преуспела.
«Почему я связана?»
Она вспомнила, как ее тащили в воде, после чего она потеряла сознание. Когда девушка очнулась в предыдущий раз, все ее тело горело огнем, тряслось лихорадочной дрожью. Шу смутно вспомнила, как какая-то женщина с обнаженной грудью прикладывала к ране на ее животе снадобье, похожее на жидкую грязь. Боль оказалась такой сильной, что она снова потеряла сознание.
«И вот я пришла в себя… я по-прежнему жива».
Вей глубоко дышала носом. Она не могла вымолвить ни слова, так как рот у нее был завязан, но все же у нее вырвался слабый стон.
И тут перед ней возникло знакомое лицо.
Это был старик-индеец. Он заговорил, обращаясь к кому-то невидимому, и на лицо китаянки упали тени. Пленница поняла, что вокруг нее собрались другие люди.
Она забилась в путах, стараясь освободиться.
«Отпустите меня!»
Но индейцы не обращали на нее внимания. Старик поднял кривую костяную иглу с заправленной в нее длинной ниткой из жил, и все начали снова и снова повторять одно и то же слово.
– Тсантса…
Вей силилась понять, что происходит. Если индейцы выходили ее, то что им нужно теперь?
Другое знакомое лицо склонилось над ней, похоже, понимая ее смятение. Это был мальчишка, сбежавший от них с Кванем в пещере. Он поднес к лицу Шу какой-то предмет, держа его так, чтобы она хорошо его разглядела. Сначала девушке показалось, что это какой-то местный фрукт, высушенный и съежившийся, но затем она различила зашитые губы и веки, а также прядь черных волос. Это была сморщенная человеческая голова.
И не просто голова.
Лицо ее было покрыто знакомым китаянке узором шрамов.
«Квань!»
Дикари превратили Черного Ворона в свой трофей.
Подняв высушенную голову выше, мальчишка назвал этот предмет, широко улыбаясь:
– Тсантса.
И на Шу снизошло откровение. Она попыталась закричать, но ощутила режущую боль в губах и, взглянув на зашитый рот Кваня, поняла, что то же самое сделали и с нею.
Но индейцы еще не закончили.
Старик склонился над Вей, поднимая толстую иглу, – и взял ее веко…
Эпилог
Десять лет спустя
18 сентября, 17 часов 32 минуты по западноафриканскому времени
Республика Конго
– Доктор Крэндолл, солнце скоро зайдет, – предупредил говоривший с мелодичным конголезским акцентом Джозеф Кьенге. – Вам нельзя оставаться здесь одной, а мне нужно вернуться к своей хозяйке.
Потрепав стоящую рядом собаку, Мария села в траву:
– Я не одна. Со мною Танго.
– Да, с вами собака. Но, хотя мне не хочется обижать вашего доблестного спутника, он стар и очень болен.
Крэндолл печально вздохнула, признавая справедливость этих слов.
Hepatocellular carcinoma
[16]
.
Болезнь вступила в последнюю стадию и была неоперабельной.
Танго оставалось жить всего несколько недель.
В частности, именно поэтому Мария приехала в питомник горилл в национальном парке Вирунга, в надежде хоть мельком увидеть Баако – она рассчитывала на то, что появление Танго выманит его из джунглей.
«Хотя бы попрощаться».
Крэндолл была в долгу перед ними обоими. Но Баако она не видела уже пять лет. На самом деле это было хорошим знаком: горилла полностью приспособилась к новой среде обитания и, похоже, была счастлива. Мария знала, что Баако еще жив, поскольку сотрудники парка время от времени видели его и его семейство.
Теперь женщина слушала звуки леса, успокаивающегося после долгого дня и пробуждающегося к ночи. Между деревьями бесшумно носились летучие мыши, раскидывая свои ультразвуковые сети. Жужжали, гудели, пищали насекомые. Птицы своим пением провожали заходящее солнце и встречали луну. Вопили обезьяны, высказывая свои извечные жалобы.
– Доктор Крэндолл, быть может, вы попробуете завтра? – предложил американке Джозеф.
Вздохнув, Мария тяжело поднялась на ноги, разминая затекшие мышцы. Она просидела на поляне весь день с раннего утра. И это был уже третий проведенный ею здесь день. Наверное, пора смириться и вернуться вместе с Танго домой.
– Думаю, мне пришла пора возвращаться в Штаты, – призналась исследовательница.
Кьенге печально посмотрел на нее:
– Сожалею.
И тут послышалось громкое фырканье – голос был более низким, чем запомнилось Крэндолл, но все равно знакомым.
Улыбнувшись, зоолог отступил в сторону, давая Марии возможность приблизиться к опушке.
– Баако? – позвала она неуверенно.
