— Возьмешь ее с собой и будешь работать у меня. Я как следует запасусь консервами, кока-колой, выпивкой и кассетами с порнухой, и мы окопаемся там вдвоем, как в Форт-Апаче, до тех пор пока не отделаемся от этой картины. Кстати, о картине: две вещи. Во-первых, я договорилась об увеличении страховки — так, на всякий случай…
— На какой такой случай? Ван Гюйс у меня дома за семью замками. Не забудь, сколько я заплатила за установку охранной системы. У меня там, как в Испанском банке, разве только чуть победнее.
— Береженого Бог бережет. — Дождь, похоже, разыгрывался всерьез, и Менчу включила дворники. — Во-вторых, ни слова не говори дону Мануэлю обо всей этой истории.
— Почему?
— Ты прямо как маленькая, честное слово! Ведь это как раз то, что нужно его распрекрасной племяннице Лолите, чтобы испортить мне все дело.
— Пока еще никто не связывает смерть Альваро с картиной.
— Пусть тебя услышит Господь! Но в полиции ведь народ бестактный, и, возможно, они уже связались с моим клиентом. Или с этой лисой — его племяшкой… В общем, все до такой степени осложнилось, что меня просто подмывает передать все дело в руки «Клэймора», получить свои комиссионные и сделать ручкой.
Сквозь стекающие по стеклу струи воды все казалось серым, размытым, искаженным, создавая вокруг машины какой-то нереальный пейзаж. Хулия взглянула на подругу.
— Кстати, о «Клэйморе»: сегодня я ужинаю с Пако Монтегрифо.
— Да что ты!
— Честное слово. Он страшно заинтересован в том, чтобы поговорить со мной о делах.
— О делах?.. А попутно еще кое о чем.
— Я тебе позвоню и все расскажу.
— Я не лягу, пока не дождусь твоего звонка. Потому что этот субчик тоже кое-что унюхал. Если я не права, то готова оставаться девственницей в течение трех своих ближайших перевоплощений.
— Я ведь тебя просила: без пошлостей.
— А я тебя прошу не предавать меня, детка. Я твоя подруга, помни об этом. Твоя близкая подруга.
— Тогда доверяй мне. И не гони так.
— Слушай, я тебя заколю кинжалом. Как Кармен у Мериме.
— Ладно. Но ты только что проскочила светофор на красный. А поскольку машина моя, то платить штрафы потом придется именно мне.
Она взглянула в зеркало заднего вида и заметила другую машину — синий «форд» с затемненными стеклами, также проехавшую вслед за ними на красный. Через мгновение «форд» повернул направо и исчез из виду. Хулии показалось, что она вроде бы видела эту самую машину, выходя из почтового агентства: тогда «форд» стоял у тротуара на противоположной стороне. Но она не была уверена: столько машин на улице, да к тому же дождь.
Пако Монтегрифо был из тех, кто предоставляет носить черные носки шоферам и официантам, а сам с самого раннего возраста предпочитает темно-синие: настолько темные, насколько это возможно. Его костюм, шитый на заказ, также очень темного, безупречно серого цвета и столь же безупречного покроя, с заботливо расстегнутой первой пуговкой на обшлагах обоих рукавов, заставлял вспомнить первые страницы журналов высокой мужской моды. Рубашка с виндзорским воротником, шелковый галстук и платочек, ровно настолько, насколько положено, высовывавшийся из нагрудного кармана, дополняли его облачение, доводя его до совершенства, и это совершенство сразу же бросилось в глаза Хулии, когда в вестибюле ресторана «Сабатини» Пако Монтегрифо поднялся с кресла и пошел ей навстречу.
— Господи помилуй, — проговорил он, пожимая ей руку, и белизна его улыбки выгодно оттенила смуглость загорелой кожи. — Вы сегодня просто восхитительны.
Это вступление задало тон первой части их вечера. Монтегрифо расточал восторженные комплименты по поводу туалета Хулии — черного бархатного, тесно облегающего фигуру платья. Потом они уселись за ожидавший их столик у огромного окна, из которого открывался вид на королевский дворец в вечернем освещении. Начиная с этого момента Монтегрифо осыпал Хулию целым ливнем не доходящих до дерзости, но достаточно пристальных взглядов и обольстительных улыбок. После аперитива, пока официант расставлял на столе закуски, директор «Клэймора» перешел к коротким вопросам, требовавшим умных ответов, каковые он выслушивал, подперев подбородок переплетенными пальцами рук, с чуть приоткрытым ртом, с приятным для самолюбия выражением глубочайшего интереса, что попутно давало ему возможность пощеголять блеском великолепных зубов, в которых отражалось пламя свечей.
Единственное упоминание о ван Гюйсе — точнее, не упоминание, а косвеннейший намек — до момента подачи десерта промелькнуло, когда Монтегрифо, самым тщательным образом выбирая вино под рыбу, остановился на белом бургундском. В честь искусства, сказал он слегка заговорщическим тоном, и это дало ему предлог, чтобы прочитать небольшую лекцию о французских винах.
— Отношение к вину, — объяснял он, пока официанты продолжали хлопотать вокруг стола, — с возрастом любопытным образом эволюционирует… Вначале ты горячий поклонник бургундского — белого или красного; оно — твой лучший друг до тех пор, пока тебе не стукнуло тридцать пять… Но после этого — причем не отказываясь от бургундского — следует переходить на бордоское: это вино для взрослых, серьезное и спокойное. Лишь после сорока человек способен заплатить целое состояние за ящик «Петрю» или «Шато д'Икем».
Он попробовал вино, выразив свое одобрение легким движением бровей, и Хулия сумела оценить этот спектакль по достоинству. Она с готовностью приняла игру Монтегрифо и подыгрывала ему самым естественным образом. Она даже получила удовольствие от этого ужина и этой банальной беседы, решив про себя, что при других обстоятельствах директор «Клэймора», с его неторопливой манерой говорить, загорелыми руками и неназойливым ароматом одеколона, дорогой кожи и хорошего табака, показался бы ей приятным спутником. Даже несмотря на привычку поглаживать себе указательным пальцем бровь и время от времени искоса поглядывать на собственное отражение в оконном стекле.
Они продолжали говорить о чем угодно, только не о картине, даже после того, как она покончила со своей лососиной а-ля Ройяль, а он принялся за своего морского окуня а-ля Сабатини, управляясь одной только серебряной вилкой.
— Настоящий кабальеро, — пояснил Монтегрифо с улыбкой, лишавшей это замечание его торжественной возвышенности, — никогда не пользуется ножом для рыбы.
— А как же вы обходитесь с костями? — полюбопытствовала Хулия.
Монтегрифо невозмутимо выдержал ее взгляд.
— Я никогда не хожу в рестораны, где рыбу подают с костями.
Во время десерта, когда перед ним уже стояла чашечка кофе, такого же черного и крепкого, как у Хулии, Монтегрифо вынул серебряный портсигар и аккуратно извлек из него английскую сигарету. Потом посмотрел на Хулию таким взглядом, каким смотрят на предмет своего обожания, и наклонился к ней.
— Я хочу, чтобы вы работали на меня, — сказал он, понизив голос, словно опасаясь, что кто-нибудь в королевском дворце услышит его.
