Альфонсо жестом дал понять, что он умывает руки.
— Предложение бедняжки Менчу было вполне приемлемым, — сказал он. — Я не виноват, если потом все осложнилось. Да и, в конце концов, последнее слово всегда оставалось за дядей Маноло. — Он преувеличенно уважительным полупоклоном-полукивком указал на инвалида. — Не правда ли?
— Об этом будет отдельный разговор, — отрезала племянница.
Бельмонте взглянул на нее поверх чашки, которую в этот момент подносил к губам, и Хулия уловила в его глазах знакомый сдержанный блеск.
— Картина пока что является моей собственностью, Лолита, — проговорил старик, аккуратно вытерев губы вытащенным из кармана мятым носовым платком. — Хорошо ли шло дело, плохо ли, украли картину или нет, это касается меня. — Некоторое время он молчал, как будто размышляя над этим, потом его глаза встретились с глазами Хулии, и в них была искренняя симпатия. — Что касается этой девушки, — он ободряюще улыбнулся ей, словно это она нуждалась в поддержке, — я уверен, что ее поведение и действия в данной истории безупречны… — Он повернулся к Муньосу, который еще ни разу не раскрыл рта. — Вам не кажется?
Шахматист сидел в своем кресле, вытянув ноги и сплетя пальцы под подбородком. Услышав вопрос, он заморгал, точно не сразу сумел оторваться от каких-то сложных размышлений, и склонил голову набок.
— Вне всякого сомнения, — ответил он.
— Вы по-прежнему считаете, что любую тайну возможно разгадать, руководствуясь математическими законами?
— Да.
Этот короткий диалог кое о чем напомнил Хулии.
— Что-то сегодня не слышно Баха, — заметила она.
— После того, что случилось с вашей подругой, а также после исчезновения картины, думаю, сегодня музыка неуместна. — Бельмонте словно на несколько мгновений унесся мыслью куда-то далеко, потом загадочно улыбнулся. — Как бы то ни было, тишина, молчание ничуть не менее важны, чем организованные звуки… Как вы считаете, сеньор Муньос?
И на этот раз шахматист согласился со своим собеседником.
— Это верно, — сказал он, и чувствовалось, что слова старого музыканта вызвали у него интерес. — Наверное, это как на фотографических негативах. Фон, на котором, казалось бы, нет никакого изображения, также несет информацию… А что, то же самое и у Баха?
— Разумеется. У Баха имеются отрицательные звуковые пространства, периоды молчания, не менее красноречивые, чем ноты, аккорды, темп и так далее… А вы, значит, занимаетесь еще и изучением незаполненных пространств в ваших логических системах?
— Конечно. Это все равно что взглянуть на то же самое с другой точки. Временами это похоже на сад: смотришь с одного места — и не видишь никакой упорядоченности, а посмотришь с другого — и оказывается, что он спланирован в строгом геометрическом порядке.
— Боюсь, — произнес Альфонсо, язвительно окидывая взглядом обоих, — что для меня час еще слишком ранний, чтобы участвовать в столь ученых беседах. — И, поднявшись, ленивой походкой направился к бару. — Кто-нибудь желает рюмочку?
Ему никто не ответил, и Альфонсо, пожав плечами, принялся готовить себе виски со льдом. Потом облокотился на сервант и, подняв стакан, кивнул в сторону Хулии.
— А в этой истории с садом что-то есть, — подытожил он, поднося стакан к губам.
Муньос, казалось, не слышавший этого замечания, теперь смотрел на Лолу Бельмонте. Его неподвижность напоминала неподвижность охотника, подстерегающего добычу, только глаза его оживляло уже так хорошо знакомое Хулии выражение пристального внимания и размышления: единственный признак того, что под кажущимся безразличием этого человека к чему бы то ни было, кроме шахмат, скрываются острый ум, живой дух и чуткий интерес к событиям, совершающимся во внешнем мире. Он собирается сделать ход, удовлетворенно подумала девушка, чувствуя себя в надежных руках, и отпила глоток холодного кофе, чтобы скрыть невольно появившуюся на губах сообщническую улыбку.
— Думаю, — медленно проговорил Муньос, на сей раз обращаясь к племяннице дона Мануэля, — что и для вас это явилось тяжелым ударом.
— Само собой. — Лола Бельмонте взглянула на дядю с еще большим укором.
— Эта картина стоит целое состояние.
— Я имел в виду не только экономическую сторону дела. Ведь вы, кажется, разыгрывали эту партию… Вы увлекаетесь шахматами?
— Да, немного.
Ее муж поднял свой стакан с виски.
— Вообще-то она играет превосходно. Мне ни разу не удавалось у нее выиграть. — Потом, немного поразмыслив над тем, что сказал, подмигнул: — Хотя игрок я далеко не блестящий, — и отпил большой глоток.
Лола Бельмонте подозрительно смотрела на Муньоса. У нее вид одновременно святоши и хищницы, подумала наблюдавшая за ней Хулия: эти слишком длинные юбки, эти тонкие костлявые руки, похожие на когтистые лапы, этот твердый взгляд, крючковатый нос, агрессивно устремленный вперед подбородок… Она заметила, как напряжены сухожилия на тыльной стороне ладоней Лолы, как побелели костяшки пальцев, словно готовых вцепиться во что-нибудь. Опасная гарпия, сказала она себе, злобная и надменная. Совсем не трудно было представить, как она смакует сплетни и разные словесные гадости, как изливает на других собственные комплексы и разочарования. Ущемленная личность, зажатая в тисках обстоятельств. Атака против короля как критическое отношение ко всякой власти, которая не есть она сама; жестокость и расчетливость, сведение счетов с чем угодно и с кем угодно… С дядей, с мужем… Может быть, с целым светом. Фламандская доска как навязчивая идея, живущая в этом болезненном, нетерпимом мозгу. И эти худые нервные руки: в них достаточно силы, чтобы убить ударом в затылок, чтобы задушить шелковым платком… Хулия легко представила себе ее в плаще и солнечных очках. Однако ей никак не удавалось усмотреть какую-либо связь между Лолой Бельмонте и Максом. Это уже попахивало абсурдом.
— Не так уж часто, — продолжал между тем Муньос, — встречаешь женщин, играющих в шахматы.
— А я вот играю. — Лола Бельмонте, похоже, насторожилась, изготовилась к обороне. — Вы что — не одобряете этого?
— Напротив. По-моему, это прекрасно… На шахматной доске можно воплощать то, что на практике — я имею в виду реальную жизнь — оказывается невозможным… Как вы думаете?
Она сделала неопределенный жест, как человек, никогда не задававшийся подобным вопросом:
— Может быть. Я всегда смотрела на шахматы просто как на игру. Как на способ провести время.
— И думаю, что вы обладаете большими способностями к этой игре. Действительно не совсем обычное явление — женщина, хорошо играющая в шахматы…
— Женщина способна делать хорошо все, что угодно. Другой вопрос, что нам это не дозволяется.
Муньос уголком рта изобразил ободряющую улыбку.
— Вы любите играть черными? Обычно им приходится довольствоваться оборонительными действиями… Инициативой владеют белые.
