– Подвези, папа, до городу, – сказал парень. – Устал чтой-то… Можно?..
Семен испуганно сунул деньги обратно и сердито крикнул:
– Нету. Не можно. Проходи себе мимо… Не трожь телегу руками. Не трожь, говорю… Я тебя колом сейчас по башке трахну!
– Ишь ты сурьезный какой. Характерный! – сказал парень, усмехаясь.
– Не характерный, – сказал Семен, – а мало ли… Может, ты мне, сукин кот, сейчас сонных капель дашь понюхать… Я не знаю… Нашего брата тоже очень даже просто завсегда объегоривают в городах.
– Ну?
– Ей-богу, – сказал Семен. – В нашенской деревне, может, ни одного мужика нету, который, значит, не всыпавшись.
– Ну?
– Истинная правда. У которого, значит, лошадь угнали, которому что ни на есть дерьмо вручили заместо ценности… Мало ли… Пахому, скажем, не настоящую брошечку вручили. Три рубля псу под хвост кинул…
– Да что ты?
– Да я тебе говорю. Нашенские мужики прямо как летучие мухи попадаются… Кроме меня… Не трожь, ей-богу, телегу погаными руками! Иди вровень… Вот я тебе сейчас колом по башке трахну.
– Ну, ну, – сказал парень. – Не трогаю. Я иду вровень. Не пужайся.
– Мне пужаться нечего, – сказал Семен. – А только мне пятьдесят три года. Мне довольно позорно попадаться.
Мне мудрость мешает попадаться. Я, может, насквозь все знаю. Ты, парень, прямо говори: чего тебе, сукин кот, надоть?
– Да мне прямо ничего, дядя, – сказал парень. – Ничего не надо… Часы вот тут я хотел загнать за дешево…
Дядя Семен зажмурился и замахал руками.
– Уйди, – сказал Семен. – Нашенские мужики с часами тоже много раз попадались. Уйди, милый человек, окаянная твоя сила. Я пятьдесят три года без часов живу… Уйди… Я тебе колом башку сломаю.
Парень шел за телегой усмехаясь.
– Хмурый какой, – сказал парень. – Часы-то ведь ходячие, с пробой!..
– Да, с пробой! – сказал Семен. – Может, это ты зубом надкусил. С пробой!..
Парень протянул часы Семену.
– Да ты посмотри. Не лайся.
– Мне не надо смотреть! – заорал Семен. – Мне мудрость мешает смотреть.
Через час все-таки дядя Семен был хозяином часов. Часы остановились сразу, как только парень слез с телеги и исчез из виду.
Дядя Семен сунул часы в сено и хитро усмехнулся.
– Ладно, – сказал Семен. – Хотя стоячие часы, а все-таки дешево. Чуть недаром… Мне мудрость мешает обмануться. Еще неизвестно, кто кого надул. Едят его блохи…
А за мануфактуру дядя Семен расплачивался кусочками газетной бумаги.
Как бумага попала в кисет, дядя Семен при всей своей мудрости так и не узнал.
Он с изумлением вывернул свой кисет и каждый клочок бумаги разглядывал на свет и выл в голос.
Родные люди
Этот разговор я записал дословно. И пусть читатель плюнет мне в глаза, если я хоть что-нибудь преувеличил. Я ничего не преувеличил. Все в аккурат так и было.
Разговор произошел в тюрьме. В приемной комнате. Мать пришла на свидание к сыну.
Встреча была сердечная. Мамаша радостно плакала. Сын тоже посапывал носом.
После первых слез и горячих поцелуев мать и сын уселись на скамейку рядышком.
– Ну так, – сказал сын. – Пришла, значит.
– Пришла, Васенька, – сказала мать.
– Так, – повторил сын.
Он с любопытством посмотрел на серую казенную стену, потом на дверь, на печку и наконец перевел взгляд на свои сандалии.
– Так, – в третий раз сказал сын и вздохнул…
Мать тоже вздохнула и, перебирая пальцами бахромки байкового своего платка, посмотрела по сторонам.
– Ну вот, – сказал сын и шумно высморкался.
Оба после этого сидели молча минуты три.
Наконец сын сказал:
– А свиданье, мамаша, нынче сильно ограничили. Двадцать минут, говорят, дается на свиданье.
– Мало это, Васенька, – укоризненно сказала мать.
– Да уж, конечно, немного, – сказал сын.
– Я так думаю, Васенька, что нам очень даже мало – двадцать минут-то. Не поговорить с родным человеком, ничего такого…
Мать покачала головой и добавила:
– Ну уж я пойду, Васенька.
– Ну иди, мамаша.
Оба оживленно встали, вздохнули и поцеловались.
Сын сказал:
– Ну так. Ладно. Заходи, мамаша… Да, чего я еще хотел сказать? Да, плита-то в кухне все еще дымит, мамаша?
– Плита-то? Дымит, Васенька. Обязательно дымит. Давеча всю квартиру дымом заразило.
– Ну так… Иди, мамаша.
Мать и сын полюбовались друг другом и разошлись.
Бабье счастье
Бабам, милые мои, нынче житьишко. Крупно богатеют наши бабы. Как сыр в масле катаются.
Уж на что, скажем, наша знакомая тетя Нюша серая дамочка – и та, дьявол, разбогатела.
Главное, по серости своей она не сразу и разобралась в своем капитале. После только во вкус вошла. А сначала испугалась это ужасно как.
А скрутило, милые мои, ее в январе месяце. В январе месяце ее скрутило, а в феврале месяце бежит наша тетя Нюша к врачу за бесплатным советом – мол, как и отчего ее скрутило и не объелась ли она, часом.
Доктор постучал тетю Нюшу трубочкой и признает у ней беременность на седьмом месяце.
Очень от этих слов тетя Нюша расстроилась, однако спорить и ругаться с врачом не стала и пошла себе.
И приходит она, милые мои, домой, серая, как подушка, присаживается на стульчак и обижается на окружающих.
– Да что ж это, граждане, происходит на земном шаре? Да как же, говорит, я теперича, войдите в положение, наниматься буду? Ну, например, стирка или постирушка, или полы мыть. А мне, может, как раз в это время с ребенком упражняться нужно.
Так вот сидит тетя Нюша, рыдает и не слушает никаких резонов.
Соседи говорят:
– Тут, бабонька, рыдать не приходится. Это, говорят, даже напротив того, довольно счастливая случайность при вашей бедности. Это, говорят, небольшой, но верный капитал по нынешним временам, вроде валюты… На кого, между прочим, думаешь-то?
Тетя Нюша сквозь слезы отвечает:
– Одним словом, граждане, думать мне нечего. Либо дворник Мишка, либо торговец Четыркин, либо Пашка полотер. Одно из двух.
Соседи говорят:
– Бери, милая, конечно, Четыркина. У Четыркина все-таки ларек, и, может, он, Четыркин, рублей триста зарабатывает. Сто рублей тебе, а остальные пущай хоть пропивает с горя.
