Все это было достигнуто такими средствами государственного регулирования, которые с сегодняшней точки зрения выглядят политически невероятными. Подоходный налог – относительно новое на тот момент явление – имел крутую прогрессивную шкалу. Верхние предельные ставки зачастую превышали 90 %. Наследство также облагалось огромным налогом, в то время как положение простых людей улучшалось благодаря новым институтам государства всеобщего благосостояния, таким как система социальной защиты, которая поддерживала пожилых, безработных и больных.
Историки экономики Клаудиа Годлин и Роберт Э. Марго назвали эту эпоху экономического равенства «великое сжатие». «Великое сжатие» началось необычайно резко, и было обусловлено Новым курсом и событиями Второй мировой войны.
Как видно из рис. IV.1, «великое сжатие» закончилось столь же неожиданно, как и началось. С наступлением 1980-х годов разница в доходах снова принялась расти. Одной из причин этого были изменения в первичном распределении доходов. Прибыли увеличивались в ущерб зарплатам, а распределение зарплат становилось более неравномерным. Политика государства лишь усиливала эффекты первичного распределения. Крутая прогрессивная шкала подоходного налога, характерная для послевоенной эпохи, была заменена налоговой системой с плоской шкалой. Предельные ставки были опущены до 40 % и ниже.
РИС. IV.1. «Великое сжатие» и «великое расслоение»
ИСТОЧНИК: Krugman P. <http://krugman.blogs.nytimes.com/2007/09/18/introducing-this-blog/>; основано на [Piketty, Saez, 2003].
Изначально провозглашалось, что цель этих мер – облегчить налоговое бремя, возложенное на плечи среднего класса (к такому аргументу прибегают до сих пор). «Средний класс» – очень растяжимое понятие, но обычно в него включают семьи, доход которых выше медианного, но ниже, чем доход в 90-м процентиле распределения, иногда же верхняя граница отодвигается еще дальше. Как бы там ни было, постепенно налоги стали снижаться специально для тех, кто находился в верхних 10 процентилях распределения дохода, то есть для тех, кого нельзя было отнести к среднему классу даже при самом широком толковании этого понятия.
Явления, наблюдаемые в США в 1980-х годах, в той или иной степени повторились и в других англоговорящих странах, вставших на путь рыночного либерализма. Самый ошеломительный рост неравенства имел место в Великобритании при правительстве Тэтчер, где коэффициент Джини взлетел с 0,25, сопоставимых со странами скандинавской социал-демократии, до 0,33 – одного из самых высоких значений в развитом мире.
[88]
В Новой Зеландии реформы начались на несколько лет позже, но были радикальнее: верхняя предельная ставка подоходного налога была снижена с 66 % в 1986 году до 33 % в 1990 году. Ничего удивительного, что к середине 1990-х годов индекс Джини подскочил с начального значения 0,26 до 0,33. И Канада, и Австралия также пошли по этому пути, а в 1990-е годы к ним присоединилась Ирландия. В большинстве стран Европейского союза на протяжении 1980-х и 1990-х годов тренд на увеличение неравенства наталкивался на серьезные препятствия, однако последние данные свидетельствуют о том, что неравенство выросло и там.
Этот рост не оставался незамеченным. К середине 1980-х годов такие экономисты, как Кэтрин Бредбери, Гэри Бертлесс и Пол Кругман, с тревогой отмечали, что Америка среднего класса, в которой они выросли, исчезает. Беспокойство постоянно росло вместе с новыми и новыми признаками увеличения неравенства.
Вместе с тем многие экономисты и эксперты встречали усиление неравенства нейтрально или даже с радостью, чаще всего муссируя его мнимые положительные эффекты, такие как высвобождение экономической энергии. Рост неравенства оказался в фокусе лишь на мгновение, когда появилась критика поощряемой рыночными либералами политики свободной торговли и расширения миграции. В ответ посыпался шквал работ, доказывавших, что роль этих факторов была минимальна, и делавших вывод, что основной движущей силой роста неравенства является технический прогресс.
Экономика предложения
Вместе с ростом неравенства рос и спрос на теоретическое оправдание политики, выгодной для богатых, в частности – сокращения налогов. Эту работу взяла на себя экономика предложения.
Термин «экономика предложения» получил известность в 1970-х годах благодаря Джуду Ванниски, заместителю главного редактора Wall Street Journal, а позднее экономическому советнику президента Рональда Рейгана. Ванниски был яркой фигурой, и отсутствие формального академического статуса не мешало ему бросить вызов титанам экономической науки – не только Кейнсу и его последователям, но и Милтону Фридмену.
[89]
Центральный тезис экономики предложения напрямую следовал из неутешительных выводов, сделанных неоклассической экономикой относительно возможностей управления спросом. Если новые классики правы в том, что политика на стороне спроса в конечном счете неэффективна и контрпродуктивна, то остается единственный способ улучшения экономических результатов – усиливать сторону предложения, то есть увеличивать производительную способность экономики. Хотя многие виды экономической политики, например развитие образования, можно рассматривать как способ повышения производительности, Ванниски сделал акцент на других формах, более привлекательных для рыночных либералов, таких как ослабление регулирования и снижение подоходного налога.
Ванниски дал первый залп, озвучив свою политическую теорию «двух Санта-Клаусов». Идея была в том, что в споре двух политических партий, когда одна из них (демократы в США) ратует за более высокие государственные расходы, а другая (республиканцы) стремится их сократить, всегда будет выигрывать партия, более склонная к расточительству. Отсюда вытекало, что правильная политическая стратегия для консерваторов – выступать за снижение налогов, не слишком беспокоясь о бюджетных дефицитах. Тогда любые бюджетные проблемы удастся решить за счет более быстрого роста экономики, тонус которой поднимется благодаря всплеску предприимчивости и ослабленному регулированию.
Эта идея послужила главным блюдом во время знаменитой застольной беседы между Джудом Ванниски, Доналдом Рамсфельдом, Диком Чейни и экономистом из Университета Южной Калифорнии Артуром Лаффером. Этой четверке на тот момент мало кому известных людей предстояло сыграть ключевую и роковую роль в экономических и политических событиях последующих 30 лет.
