– Молодец. О чем говорили?
– О разном, – посматривая в окно таксомотора, рассказывал Эдуард. – Владимир Николаевич интересовался моей службой в армии. Спрашивал о том, почему не пошел учиться после увольнения в запас, и о моей нынешней работе. Я отвечал: спокойно, обстоятельно.
– Как считаешь, ты ему понравился?
– По-моему, да. Во всяком случае, он не выказывал недовольства. Напротив – был приветлив, доброжелателен.
– Когда расставались, в гости приглашал?
– Сказал: будет рад встретиться.
– Неплохо, – резюмировал Костин. – Для первого раза неплохо. Да, кстати, а какое у тебя сложилось впечатление о его дочери?
– Нормальная телка. А что?
– Характер у нее не из простых. Помнится, Андрей Казимирович не раз на нее жаловался.
– Андрей Казимирович? Кто это?
– Бывший муженек.
Племянник вздохнул:
– Да, есть с ней небольшие проблемки.
– Какие именно?
– Александра иногда замыкается, по непонятным причинам уходит в себя. Вроде разговариваем на отвлеченные темы, что-нибудь живо обсуждаем и вдруг бац – замолкает. Спрашиваю: «Что с тобой?» Она либо не отвечает, либо говорит: «Ничего. Все нормально». А у самой слезы на глазах.
– Хм… – на секунду задумался дядя. – Может быть, покойную мать вспоминает?
– Не знаю.
– Ладно, я попробую провентилировать этот вопрос.
– Как?
– Тут намедни один мой знакомый отыскал пропавшего мужа – того самого Андрея Казимировича. Я поговорю с ним и расспрошу про дочку Броневича.
* * *
Закончив на кухне с мытьем посуды, Саша тихо вошла в комнату отца. Сидя за рабочим столом и надев очки, тот изучал какие-то документы.
– Пап, – подойдя сзади, обняла она его.
– Чего, дочь?
– Он тебе понравился? – почти шепотом спросила она.
Понимая, насколько важен для дочери его ответ, отец не спешил. Отодвинув документы, он откинулся на спинку стула, поцеловал руку Александры. И вздохнул.
– Тебе подипломатичнее или правду?
– Правду и только правду.
– Ну, тогда слушай. На первый взгляд Эдуард – неплохой человек. Но есть в нем что-то наносное, искусственное, ненастоящее. Да, он хорош собой, вежлив, неплохо воспитан, неглуп… И все же в искренности его чувства к тебе я пока сомневаюсь.
Продолжая обнимать отца, дочь подавленно молчала.
Дабы окончательно ее не расстроить, он поспешил сгладить свою оценку:
– Тем не менее торопиться с выводами не стоит. Ты его знаешь недостаточно хорошо, я вообще видел однажды. Так что объективно оценить характер и человеческие качества Эдуарда в данный момент крайне сложно. В общем, поживем – увидим.
Последняя фраза была пронизана теплотой и любовью. Кроме того, отец не осуждал, а верил и давал надежду.
Обрадованная дочь чмокнула его в щеку и счастливая убежала в свою комнату.
Глава шестая
Российская Федерация; Новорубинск
Некоторое время назад
К четырем часам утра на столе опустела вторая бутылка водки.
– Пивком заполировать не хочешь? – спросил Броневич.
– Мы уже уходим? – глянул на часы Кармазин.
– Нет. Но с крепким алкоголем пора завязывать. Мне к девяти на работу. Кстати, это не те часы, что подарил Трунилов? – кивнул подполковник на запястье капитана.
– Те самые.
– Хранишь, значит?
– Храню, – кивнул Стас. – Это единственная память о нем.
– Молодец. Ну, так что с пивом?
– Пиво с водкой в вольных пропорциях – это здорово. А наши головы от понижения градуса не растрескаются?
– Не думаю – мы же хорошо закусывали. Да и водка давно закончилась.
– Тогда не откажусь.
– Какое предпочитаешь?
– Украинское.
– А!.. – махнул рукой подполковник. – Все украинское пиво варят в подмосковных Мытищах на Волковском шоссе. Давай-ка лучше местного, нефильтрованного… Я в летнюю жару предпочитаю именно его.
Подозвав официанта, он попросил принести четыре кружки самого свежего пива. Заказ был исполнен молниеносно.
– Ты, кстати, не женился? – с удовольствием отхлебнул из кружки Броневич.
– Нет.
– Чего так? Тебе уж за тридцать. Не боишься навсегда остаться холостяком?
– А!.. – отмахнулся капитан. – Поначалу не было времени искать достойную пару. Отпуска короткие – пока отоспишься, пока проведаешь родственников и друзей… Ну а там, где мы с тобой воевали, романы крутить было не принято.
– Это верно. Но все же ты жалеешь, что уволился из армии.
– Как уже говорил, вспоминаю те времена каждый день, хотя умом понимаю, что делать мне сейчас там нечего.
– Почему?
Станислав пожал плечами:
– Во-первых, что может быть скучнее, чем командовать учебным подразделением? Ты прошел войну и согласишься со мной. После настоящей работы служба в тихом гарнизоне напоминает кладбище.
– Пожалуй, да. Не скажу, что мне нравилась война, но там я чувствовал себя в своей тарелке.
– Как говаривал старик Хемингуэй: «Любить войну могут только спекулянты, генералы, штабные и проститутки. Им в военное время жилось как никогда, и нажиться они тоже сумели как никогда».
– Это верно. Точнее не скажешь. А что же, во-вторых?
– А во-вторых, Володя, я в какой-то момент понял, что мы – военные – нашему государству попросту не нужны. Помнишь, меня после осколочного ранения отправили в отпуск аж на два месяца?
– Еще бы не помнить! Конец февраля двухтысячного года. Затяжная операция в Аргунском ущелье. Шатой мы тогда взяли, но Масхадов, Хаттаб и Басаев ускользнули. А тебя – израненного – мы на самодельных носилках километра три перли до площадки, где должна была приземлиться «вертушка».
– Верно, так и было. После госпиталя я вернулся в Новорубинск к матери и разом окунулся в мирную жизнь. Скажи, сколько мы тогда потеряли ребят при штурме Шатоя?
Броневич тяжело вздохнул:
– При взятии села погибло около полутора сотен человек. Затем, при отступлении боевиков, полегла почти вся шестая рота парашютно-десантного полка.
– Вот именно. Двести пятьдесят гробов отправилось к безутешным родителями, еще столько же искалеченных и израненных. А я приехал в Новорубинск и охренел. Хожу по улицам, смотрю телевизор и думаю: а где же траур по всей стране? Почему на всех каналах, как обычно, шутят федеральные клоуны, одуревшие ведущие ток-шоу расспрашивают кокаиновых наркоманов об их житье-бытье? Почему престарелые шалавы предлагают пожениться другим престарелым шалавам? Какого черта повсеместно играет веселая музыка и танцуют разукрашенные карлики? Одним словом, тогда у меня что-то щелкнуло в голове, и я потерял веру в наше государство. Навсегда потерял.
