– Все на улицу! – скомандовал учитель труда, указывая в сторону выхода. – Вы тоже, Эванс.
Девушка кивнула, хоть и не была готова идти. Она не могла оторвать взгляда от мха и бледных завитков виноградных лоз, которые лезли из расширяющихся трещин, подобно пальцам рвущихся из могил мертвецов.
Ученики устремились наружу, огибая Хэйзел. На их пути встал пожарный, заверявший учеников, что тревога ложная: возможно, кто-то просто пошутил. Хэйзел прислонилась к окну и сделала несколько неуверенных вдохов.
В следующую секунду она увидела Молли, которая пробиралась по коридору против течения толпы. Она двигалась очень странно, словно ноги ее больше не слушались; лицо казалось пустым, а взгляд скользил по людям и предметам, пока не уперся в Хэйзел.
Сначала Хэйзел показалось, что у Молли посинели губы, но, присмотревшись, девушка поняла: они в зеленых, проступающих изнутри пятнах, как если бы она объелась ирисок со вкусом кислых яблок.
Хэйзел стояла, не шелохнувшись. По спине пробежал неприятный холодок. Ей было страшно, когда остальные ребята плакали, но увидев, как двигается Молли, она испытала неведомое до сих пор отвращение. Хейзел понимала, что, хоть и видит Моллино тело, вовсе не Молли глядит из него ее глазами.
– Не подходи! – крикнула Хэйзел, инстинктивно выбрасывая руку вперед, отчего чуть не сбила девушку на пол.
Из Моллиных губ полился певучий, сладкий, как сахарный сироп, голос; голова свесилась набок.
– Я любила его, а он умер – остались одни косточки. Я любила его, а они забрали его у меня. Где он? Где он? Умер – остались одни косточки. Умер – остались одни косточки. Где он?
С каждым словом с ее языка падали сгустки грязи.
– Что ты сделало с Молли? – дрожащим голосом спросила Хэйзел.
Коридор почти опустел. Пожарная тревога все еще звенела, но голос, раздающийся изо рта Молли, легко перекрывал ее:
– Я любила его, а он умер – остались одни косточки. Я любила его, а они забрали его у меня. Где он? Где он? Умер – остались одни косточки. Умер – остались одни косточки. Мой отец забрал его. Мой брат убил его. Умер – остались одни косточки. Умер – остались одни косточки. Где он?
Молли два года была лучшей подругой Хэйзел. С ней она допоздна переписывалась о мальчиках, ей доверила обстричь свою челку. Когда они с Молли болтали на переменах, Хэйзел чувствовала, что в нормальности нет ничего плохого – можно просто весело проводить время, не слишком беспокоясь о том, что произойдет потом. Молли не волновали лесные феи: для нее они были всего лишь сказкой. Она считала, что все происшествия с туристами – выдумка, что они просто ужасно скучают и хотят, чтобы все верили, будто они особенные. Смотря на Фэйрфолд глазами Молли, Хэйзел видела совершенно другое место. Когда подруга предала ее, Хэйзел порой думала, что скучает по Моллиному взгляду на мир даже сильнее, чем по самой Молли.
Теперь у Молли не будет выбора, кроме как верить в Народец. Эта мысль привела Хэйзел в ярость.
– Ты ее не получишь, – прошептала Хэйзел, нащупывая амулет Бена и потихоньку стягивая цепочку с рябиновой щепкой. Существо никак не отреагировало, и Хэйзел накинула цепочку Молли на голову. Амулет повис у нее на шее. – Получило? Пошло прочь! Вон! Тебе здесь не рады!
Моллины глаза начали закатываться – пока не стали видны одни белки.
Сердце Хэйзел отчаянно забилось. Тело Молли тут же обмякло, и она рухнула на пол. Голова со страшным глухим стуком ударилась о линолеум.
– Помогите! – закричала Хэйзел. Она опустилась на колени, потянувшись к Моллиному запястью – прощупать пульс, и только тогда сообразила, что понятия не имеет, как это делается. Девушка снова и снова звала на помощь, но безуспешно.
Вдруг Молли открыла глаза, ошарашенно заморгала и ужасно, почти задыхаясь, закашлялась. Когда она подняла взгляд на Хэйзел, на ее лице читалось смятение, смешанное со страхом. Несомненно человеческое выражение.
– Хэйзел, – прохрипела Молли, выплевывая грязь вперемешку с листьями.
Почувствовав несказанное облегчение, Хэйзел привалилась спиной к стене:
– Ты в порядке?
Молли медленно кивнула, приподнимаясь и вытирая подбородок. Ее черные волосы, обычно уложенные гелем в идеальную прическу, спутались. Из небольшой ранки на голове – там, где она ударилась об пол, – на воротник белой блузки капала кровь.
– Я видела его. Чудовище. Оно будто из старых узловатых веток, обросших мхом, а какие у него страшные черные глаза!
Хэйзел протянула Молли руку, и та крепко ее сжала.
По пустым коридорам по-прежнему разносился вой пожарной тревоги.
– Ты ведь всегда знала, что все по-настоящему? – страдальчески спросила Молли. – Как ты это выносишь?
Хэйзел пыталась подобрать слова, когда Моллины глаза закрылись. Она коротко вздрогнула и, словно марионетка с перерезанными ниточками, рухнула на пол. Хэйзел закричала, затрясла ее за плечи, но тело Молли было таким же безвольным, как и Амандино.
Значит, чудовищу надоело таиться в лесной чаще. Оно средь бела дня заявилось в Фэйрфолд, а Хэйзел даже не знала, можно ли его вообще убить.
Пришло ли оно за Северином, потому что его кто-то призвал, или по другой, неизвестной Хэйзел причине, – необходимо было сосредоточиться.
Нужно выбраться наружу самой и как-то вытащить Молли. Можно перенести ее на плечах, но это не слишком удобно: не получится ни сражаться, ни быстро двигаться.
– Жди меня здесь, – тихо проговорила Хэйзел, поднимаясь.
Она шла к выходу мимо трещины в стене, из которой, извиваясь, как змеи, лезли усики плюща, когда из-за угла выбежали двое. Картер с телефоном в одной руке и клюшкой – в другой. И размахивающий битой Робби Дельмонико. Увидев ее, парень вскрикнул и отскочил к стене, с грохотом наткнувшись на шкафчики.
Хэйзел поняла, что неосознанно сжала руки в кулаки:
– Какого черта?
– Расслабься. Мы тебя искали, – объяснил Картер. На нем были нагрудник от футбольной формы и наколенники. Хэйзел раньше не замечала, как сильно футбольная защита напоминает латы. Широкоплечий, с выдающимся подбородком, Картер выглядел, как сэр Морин из рыцарей Круглого стола. – Аварийная служба не пускает никого обратно в школу. Бен с Джеком застряли на парковке и скинули мне эсэмэску с предположениями, куда ты могла пойти.
И он неопределенно махнул куда-то рукой.
– Еще кое-что, – вставил Робби. – Мы нашли под столом в кафе трех девятиклашек. Все были без сознания – по крайней мере, я так думал, – но одна девушка вдруг открыла глаза и начала говорить что-то мега-жуткое про кости. Потом она снова отключилась. Мы передали их врачам через открытое окно, а сами остались внутри – убедиться, что все вышли.
Хэйзел кивнула. Теперь она вспомнила, какой Робби хороший парень и почему она его поцеловала, прежде чем все пошло не так. Самое трудное в том, чтобы быть желанной, – это и самое трудное в том, чтобы желать самой: желать до боли в животе, желать не просто целовать, а поглотить, как змея – мышку или Серый Волк – Красную Шапочку; желание превращает привычного тебе человека в незнакомца. Независимо от того, был ли это лучший друг твоего брата, или принц, спящий в стеклянном гробу, или девушка, поцеловавшая тебя на вечеринке, – в тот момент, когда начинает хотеться больше, чем просто прикоснуться губами к их губам, они становятся ужасными, и ты становишься ужасной.
