– Не волнуйся, мама, – подал голос Картер. – Он никуда не денется.
Джек повернулся к брату, явно недовольный:
– Ты не можешь принимать решения за меня.
– А как насчет того, чтобы ушел я? Может, они бесятся, что у них забрали меня? Кто-нибудь вообще об этом подумал? – Картер вызывающе оглядел присутствующих, как будто подстрекал их признать, что он не был переходящим призом. – Может, они хотят меня, а вовсе не его.
– Это очень благородно, – сказала миссис Киртлинг. – Но я не думаю…
– Джек, послушай меня, – его мама подошла к нему через комнату. – Я знаю, ты хочешь всех защитить, если это в твоих силах – даже если это подвергнет опасности тебя самого. Ты хороший мальчик. Ты вызвался добровольно, хотя эти трусы думали, что тебя придется вынуждать или обманывать. – Она окинула присутствующих взглядом, но никто не посмел с нею спорить. – Они считают, что мы с твоим папой сперва воспротивимся тому, чтобы ты уходил, но в конце концов предпочтем благополучие города. Они думают, когда дело дойдет до драки, мы отречемся от тебя. И я уверена, твоя вторая семья придерживается того же мнения.
Люди вокруг зашептались.
Джек выглядел потрясенным. Его лицо окаменело – могло показаться, будто от удивления, но на самом деле от страха, что она может сказать дальше.
Миссис Гордон оглянулась на мужа. Он стоял у стены, скрестив руки на груди.
– Мы с твоей матерью долго разговаривали об этом прошлой ночью, – сказал он. – Мы не так беспокоимся о том, что весь город сгорит, как о тебе.
Услышав это, Джек рассмеялся – явно удивленный, восторженный и, вероятно, немного смущенный. Реакция была странной, и Хэйзел могла видеть, что отразилось на лицах горожан. Феи смеялись на похоронах и плакали на свадьбах; у них не было человеческих чувств для человеческих событий.
– Обсуждение превращается в какой-то балаган, – возмутилась миссис Холт, поджав накрашенные коралловой помадой губы и приложив руку к глазам. Внезапно ее пальцы увлажнились. Она издала тихий всхлип и в замешательстве огляделась по сторонам.
Затем заплакал шериф. Волна печали прокатилась по комнате. У всех на глазах наворачивались слезы. Мама Хэйзел издала сдавленный стон и начала тянуть себя за волосы.
Хэйзел взглянула на Джека. Его губы сложились в тонкую линию. Он качал головой, как будто от того, что происходит, можно было отказаться. Скорбь была здесь. Хэйзел слышала голос в голове. Девушку как будто подхватило течение реки. Она чувствовала себя потерявшим направление ныряльщиком, который мечется в попытке понять, в какую сторону всплывать…
Хэйзел моргнула. Джек завязывал узелок на ее волосах, шепча в шею:
– Ты не будешь плакать, пока я тебя не отпущу.
Он защитил ее от волшебства Скорби. Девушка только сейчас поняла, что ее щеки мокры. Она понятия не имела, на сколько выпала из жизни, но люди вокруг уже рыдали и стонали.
Внезапно входная дверь распахнулась, и в дом вбежал Бен.
– Надо отсюда выбираться! – Его голос произвел эффект разбившегося об пол стакана. Все уставились на него. – Это чудовище из самого сердца леса. Она идет!
За его спиной стоял Северин. Мгновение Хэйзел смотрела только на него – как, должно быть, и все в комнате. Высокий и нечеловечески красивый, с рогами, виднеющимися из-под каштановых кудрей, и мшисто-зелеными глазами, обращенными к ним, он был слишком необычаен. И не имело значения, что он надел обычную одежду. Принц был таким, какими они представляли себе фей; он был мечтой, которая привела их в Фэйрфолд, тем, что вынудило их остаться, несмотря на все опасности.
В то мгновение Хэйзел знала, что они должны чувствовать: смесь надежды и ужаса. Она ощущала то же самое. Он был ее принцем. Она спасла его, и он должен был спасти ее в ответ.
– Сыщите укрытие, – скомандовал Северин, направляясь к стене, где висели сабли, и одним плавным движением вытягивая их из ножен. Мгновение он держал по клинку в каждой руке, взвешивая их, как будто проверял балансировку. Потом, оглядев комнату, ухмыльнулся Хэйзел и бросил ей один.
Она поймала его прежде, чем поняла, что сделала это. Сабля приятно легла в руке, став ее продолжением – словно потерянная конечность, вернувшаяся на место. Весила сабля прилично: явно настоящая, а не копия. Девушка невольно подумала, дорогая ли она, потому что была уверена – оружие не переживет сражения с чудовищем.
Кровь, вскипая, понеслась по венам.
– Обычные лезвия не навредят ей, – заметила Хэйзел, подходя к рогатому мальчику.
– Нам нужно просто ее отогнать, – ответил он, двигаясь к двери. – Вымотать. На самом деле она не хочет делать никому больно.
Джек фыркнул:
– Ага, как же.
Ветер снаружи раскачивал деревья, как погремушки.
Плачущий Картер стоял рядом с матерью на другом конце комнаты. Джек наклонился над отцом, что-то шепча ему на ухо и возясь с седыми волосами.
Хэйзел приготовилась. Все сомнения разом накатили на нее. Ее ночная сущность, может, и была обучена Ольховым королем, а вот дневная умела сражаться не лучше, чем в двенадцать лет. И у нее больше не было волшебного меча. И она боялась все испортить.
Девушка глубоко вздохнула и закрыла глаза.
«Ты рыцарь, – сказала она самой себе. – Настоящий рыцарь».
Когда она открыла глаза, чудовище уже стояло в дверях. Люди, которые находились рядом и еще не плакали, зарыдали. Некоторые бросились на лестницу, другие спрятались за мебелью, а третьи замерли, будто от страха обратились в статуи.
Хэйзел не отступила. Когда она видела Скорбь через стекло, то представляла ее омерзительной, грязной и узловатой. На самом деле та оказалась сродни ожившему дереву, опутанному мхом и гнилыми виноградными лозами. Вместо костей у нее были ветви, а ноги проросли корнями, стелящимися, как шлейф платья. Из головы поднимались густые заросли маленьких веточек, покрытые плотными комьями грязи и листьями. Из дырок от сучков выглядывали черные глаза. Липкий красноватый сок вытекал из глазных дупел и смачивал лицо, напоминая дорожки слез. Она была столь же красива, сколь и ужасающа.
Скорбь возвышалась над ними – она была по крайней мере на голову выше любого, кто находился в комнате.
– Скоррель, – окликнул ее Северин, неуверенно шагая навстречу. Даже он казался испуганным – как будто, пока он спал, она стала еще ужасней. – Сестра, пожалуйста…
Похоже, она его даже не заметила. Хриплый от слез голос вырывался из горла и разносился по комнате, твердя о безутешном горе:
– Я любила его, а он умер – остались одни косточки. Я любила его, а они забрали его у меня. Где он? Где он? Умер – остались одни косточки. Умер – остались одни косточки. Где он?
Еще больше людей скорчились в рыданиях.
Скорбь сделала шаг к брату, опрокинув по пути столик. Когда она говорила, ее голос звучал скорее как ветер, гуляющий в кронах деревьев, чем как человеческий:
