— У вас много власти.
Он досадливо и нетерпеливо пощелкал языком. А потом объяснил — почти шепотом, все время исподтишка поглядывая на охранника: в этом деле власть — вещь относительная, эфемерная и подчинена сложным правилам. И, подчеркнул дон Эпифанио, он сохраняет приобретенную власть потому, что не роет там, где не надо. Блондин больше не работает на него; это дело его нынешних боссов. А эти люди карают всех одинаково.
— Лично против тебя, Тересита, они ничего не имеют. Ты же их знаешь. Но они делают свои дела вот таким образом… Они должны подавать пример.
— Но вы могли бы поговорить с ними. Сказать им, что я ничего не знаю.
— Да им и так отлично известно, что ты ничего не знаешь. Проблема не в том… Я не могу вмешиваться в это. В наших краях тому, кто просит взаймы сегодня, назавтра приходится расплачиваться.
Теперь он смотрел на «дабл-игл», который она держала на коленях, небрежно положив руку на рукоятку.
Он знал, что Блондин давно научил ее стрелять — научил так, что она выбивала шесть из шести жестянок из-под пива «Пасифико», одну за другой, с десяти шагов. Блондин всегда любил «Пасифико» и боевых женщин, хотя Тереса терпеть не могла пива и пугалась каждого пистолетного выстрела.
— А кроме того, — продолжал дон Эпифанио, — то, что ты мне рассказала, еще больше осложняет ситуацию, Не могут же они позволить, чтобы ухлопали их человека, и тем более кто — женщина!.. Да над ними будет смеяться весь Синалоа.
Тереса посмотрела в его темные бесстрастные глаза. Встретила жесткий взгляд индейца-северянина.
Взгляд того, кому удалось выжить.
— Я не могу вмешиваться в это, — снова услышала она.
И дон Эпифанио встал. Ничего не вышло, подумала она. Это конец всему. Пустота в желудке стала огромной, охватила собой ночь, подкарауливавшую снаружи, как неизбежность. Тереса сдалась, однако женщина, наблюдавшая за ней из полумрака, сдаваться не захотела.
— Блондин сказал, что вы мне поможете, — упрямо повторила она, будто самой себе. — Отнеси ему книжку и отдай — в обмен на твою жизнь. Так он сказал.
— Твой парень слишком любил пошутить.
— Не знаю. В этом я ничего не понимаю. Но я знаю то, что он мне сказал.
Это прозвучало скорее жалобой, чем мольбой. Неприкрытой, очень горькой жалобой. Или упреком. Произнеся эти слова, она мгновение помолчала, затем подняла голову, как обессилевший преступник в ожидании приговора. Дон Эпифанио стоял перед ней — он казался еще крупнее и массивнее, чем обычно. Его пальцы постукивали по записной книжке Блондина.
— Тересита.
— Да.
Он продолжал постукивать пальцами по книжке.
Тереса увидела, как он перевел взгляд на образ святого, затем на телохранителя у двери и опять на нее. А потом снова на пистолет.
— Ты точно ничего не читала?
— Клянусь вам. А что я должна была читать?
Наступило молчание. Долгое, как агония, подумала она. В тишине было слышно, как потрескивают фитили свечей на алтаре.
— У тебя есть только одна возможность, — проговорил он наконец.
Она уцепилась за эти слова мгновенно ожившим, точно после пары доз кокаина, мозгом. Та, другая женщина исчезла в темноте. Это снова была она, Тереса. А может, наоборот.
— Мне хватит и одной, — сказала она.
— У тебя есть паспорт?
— Да. С американской визой.
— А деньги?
— Двадцать тысяч долларов и немного в песо. — Охваченная полыхнувшей надеждой, она распахнула стоявшую у ног сумку. — Вот… И еще пакет порошка — унций десять-двенадцать.
— Порошок оставь. Там опасно таскать это с собой… Машину водить умеешь?
— Нет. — Это она сказала, уже встав и внимательно, в упор глядя на него. Сейчас вся она была сосредоточена на одним: остаться в живых. — У меня даже прав нет.
— Сомневаюсь, что ты сумеешь перебраться на ту сторону. Тебя засекут на границе, да и там, среди гринго, ты не будешь в безопасности… Тебе лучше всего уехать прямо сейчас, этой же ночью. Я могу дать тебе машину с надежным водителем… Это я могу. И еще сказать ему, чтобы отвез тебя в столицу. А там сядешь на первый же самолет.
— Куда?
— Мне наплевать, куда. Но если захочешь отправиться в Испанию, там у меня есть друзья. Люди, которые мне кое-чем обязаны… Если завтра, перед тем, как сесть в самолет, ты позвонишь мне, я смогу назвать тебе одно имя и номер телефона. Потом будешь выкручиваться сама.
— Других возможностей нет?
— Нет. Да и тут, знаешь ли, как сложится: либо выберешься, либо пропадешь.
Тереса пошарила глазами в сумраке. Она была совершенно одна. Сейчас никто не решал за нее. Но она все еще была жива.
— Мне нужно ехать, — нетерпеливо произнес дон Эпифанио. — Давай, решай что-нибудь.
— Я уже решила. Я сделаю, как вы велели.
— Хорошо. — Дон Эпифанио проследил взглядом, как она поставила пистолет на предохранитель и сунула его за пояс, между джинсами и кожей. Потом надела куртку.
— И помни одно: даже там ты не будешь в безопасности. У меня есть друзья, но и у этих ребят тоже. Так что постарайся зарыться как можно глубже, чтобы тебя не нашли.
Тереса снова кивнула. Вынув из сумки пакет с кокаином, она положила его на алтарь под изображением Мальверде. И зажгла свечку. Пресвятая Дева, быстренько помолилась она про себя. Господи Боже. Да благословит Господь мой путь и поможет мне вернутца. И перекрестилась — почти украдкой.
— Мне правда жаль Блондина, — сказал у нее за спиной дон Эпифанио. — Он был хорошим парнем.
Услышав это, Тереса обернулась. Теперь голова у нее была до того ясной и спокойной, что даже в горле пересохло, и она ощущала медленное течение крови в своих жилах — каждый толчок. Она вскинула сумку на плечо и улыбнулась впервые за весь этот день. Улыбка передернула ей рот, как неожиданная нервная судорога. Эта улыбка — или что бы то ни было, — наверное, выглядела странно: дон Эпифанио взглянул на нее с некоторым удивлением, и обычно бесстрастное лицо вдруг отразило его мысли. Тересита Мендоса. Гм… Девчонка Блондина. Подружка контрабандиста наркотиков. Девушка, каких тысячи — не слишком разговорчивая, не слишком смышленая, не слишком красивая. И все же несколько секунд он смотрел на нее задумчиво, изучающе, даже с некоторой опаской, и очень внимательно, словно вдруг увидел перед собой совершенно незнакомую женщину.
— Нет, — сказала она. — Блондин не был хорошим парнем. Он был самым настоящим сукиным сыном.
Глава 3
Когда пройдут года
— Она была никто, — сказал Маноло Сеспедес.
— Как это? Объясни.
— Я уже объяснил. — Мой собеседник вытянул в мою сторону два пальца с зажатой в них сигаретой. — Никто — это и значит: никто. Просто пария. Она появилась здесь в чем была, как человек, который хочет забиться в щелочку… Все сложилось именно так, а не иначе, по чистой случайности.
