Помню, ее щеки порозовели на холоде, и вся она источала здоровье, и мне было завидно. Помню капельки пота на ее губе и матовую кожу. От нее исходил жар. Жар, но не тепло. Кровь, текущая у нее по жилам, слишком холодна, чтобы понять, каково это – услышать от незнакомого человека, что твой ребенок мертв, каково это не быть рядом с сыном, когда он в тебе нуждается более всего, когда взывает к тебе. А ты не можешь ему ничем помочь, не можешь подставить плечо, не можешь сказать: «Все хорошо, я здесь». Но меня не было там, рядом с Джонатаном, чтобы взъерошить ему волосы, поцеловать и сказать, как я его люблю. Со стороны всего этого не понять, надо самой пережить этот ужас.
Ее сынок играет и веселится здесь, на этой земле, а мой гниет под ней. Она даже не посмотрела на надгробный камень, на котором мы высекли слова: «Он был нашим ангелом». Не посмотрела, не повернула головы. Не принесла цветов. Зачем, интересно, она вообще пришла туда? Хорошо бы ее сын знал, кому он обязан своей жизнью. Хорошо бы он знал, что, если бы не Джонатан, не пребывать бы ему в этом мире.
Глава 42
1993, лето
Она вспомнила, как поднялась на ноги, выкрикивая имя Николаса. Какое-то время назад она заснула, подложив под себя полотенце, на спине, ногами к морю. Она была совершенно вымотана. Спать не собиралась, просто позволила себе прилечь, закинув руки за голову, тем более что Николас был всем доволен.
Она уступила его просьбам и купила красно-желтую резиновую лодчонку, которая попалась им на глаза в первый же день, когда они с Робертом, взяв Николаса за руки, прогуливались по променаду. Тогда им удалось увести сына от надувных дельфинов, акул и лодок, заменив их ведерком, лопаткой и грузовичком, чтобы играть на песке. Но потом он снова взялся за свое, выпрашивая лодку, и в последний день она сдалась. Он будет доволен, а если он доволен, то ей удастся спокойно отдохнуть.
Время от времени она поднимала голову, чтобы убедиться, что с сыном все в порядке, и так оно и было: Николас сидел на песке в надутой лодке, совершенно счастливый положением капитана собственного корабля. Но, повернувшись в очередной раз, увидела, что лодка подпрыгивает на волнах. Она не собиралась засыпать. Она вскочила и позвала сына. Волны начали набегать одна на другую, подбрасывая лодку все выше, но мальчик по-прежнему улыбался, по-прежнему был всем доволен. А рядом купались, ныряя, выныривая, покачиваясь на волнах, множество людей. Все были совершенно спокойны. Она шла к берегу, не сводя глаз с Николаса, время от времени окликая его, с каждым разом все громче, но он даже головы не поднимал. Он пребывал в собственном мире, не слыша и не видя ничего вокруг. Легкие поначалу, волны поднимались все выше, они уже заливали лодку и тащили ее вдаль от берега.
Он больше не был в своем мирке, его несло в открытое море, туда, где оно сначала сделалось темным, потом черным. Солнце скрылось, задул ветер.
– На помощь! – закричала она, бросаясь, наконец, к берегу. – Помогите мне! – рыдала она, вся дрожа, напуганная.
Потом она вспоминала свои слова со стыдом, ведь звала на помощь себе, а не ребенку. Она добежала до кромки воды, зашла по пояс и остановилась. Она знала, что плавает неважно, сил не хватит, и ей стало страшно. Она испугалась, что утонет. Сейчас она заставляет себя признать это.
Не щадя себя, она вспоминила эту сцену во всех подробностях. Она не стала рисковать собственной жизнью ради жизни ребенка. Она говорила себе, что, если поплывет, утонут оба. Она всегда боялась глубины, даже голову в воду не опускала. Это мужчины тонут, спасая детей и собак, – не женщины. Отцы, а не матери. Странно, но ей даже не приходилось слышать о женщинах, бросающихся на помощь тонущему ребенку, и, напротив, не составляло никакого труда вспомнить множество случаев, когда мужчины бросались в бурлящие реки либо грязные канавы, не думая о себе, ведомые лишь слепым мужеством. То есть, наверное, такие женщины существуют, но она не припоминает, чтобы читала про них. Таким образом, она была не одна, кому недоставало храбрости. Будь это горящий дом, либо подоконник на верхнем этаже небоскреба, либо помешанный, целящийся из винтовки, – другое дело. Тогда бы у нее мужества хватило. Она бы бросилась в пламя, не побоялась рухнуть с высоты, прикрыла бы Ника своим телом… но море? Море отпугивало ее.
И тут возник он, отбросил ее в сторону, пробегая мимо, и бросился в волны, как настоящий спасатель. А кстати, куда они все, черт возьми, подевались? Даже флага на пляже не было. Он оказался единственным, кто откликнулся на призывы о помощи. «Нет!» – невольно вырвалось у нее. Это был вскрик, которого никто не понял. А она просто не хотела, чтобы это был он. Только не он, ради Бога! Она смотрела, как он плывет к ялику. А тот бешено раскачивался на волнах – это Николас старался встать на ноги. Только не это, пожалуйста, не надо, так ведь можно вывалиться за борт! Она принялась яростно жестикулировать, пытаясь таким образом усадить его на место, но он был слишком далеко, чтобы увидеть ее.
Теперь она была не одна. Подошла супружеская пара с младенцем, и еще одна семья, англичане, женщина заботливо обняла Кэтрин за плечи. Оказались рядом и испанцы, все завороженно смотрели, как малыша подбрасывает на волнах и к нему, мощно работая руками, приближается молодой человек. Она знала, что сил ему хватит, до Ника он непременно доберется. Ничто его не остановит. И так оно и вышло, и все вокруг заулыбались, и англичанка впилась ей в плечо и тоже расплылась в улыбке, но сама она оставалась мрачной. Она вглядывалась в море, и ей становилось все хуже и хуже.
Он плыл к берегу, таща за собой ялик. Он гипнотически приковывал к себе взгляды – греб одной рукой, но продвигался, продвигался вперед. Героическое зрелище. Настоящий храбрец. Такие мысли мелькали у нее в голове, когда она расслышала тревогу в звучащих вокруг голосах. Сначала невнятная испанская речь, затем заговорил англичанин – глава семьи: «Там что-то не то, им нужна помощь!» И он уже собрался сам броситься воду, но его опередил какой-то испанец, помоложе. Не столь юный, как Джонатан, и все-таки молодой. Сколько ему было? Около тридцати? Ее возраста? Он приблизился к лодке, ухватился за конец веревки и поплыл назад. Какое-то время, впрочем, казалось, что они с мальчиком остаются на месте, волны тащили их назад, но все же ему, этому испанцу, удалось перебороть течение, и он, хоть и медленно, с каждым гребком приближался к берегу, где можно было ни о чем не беспокоиться. И все смотрели на него с Ником, а не на Джонатана. Все считали, что уж ему-то ничто не угрожает.
И в конце концов Николас оказался на берегу, она вытащила его из затопленного ялика, завернула в полотенце и прижала к себе. Он дрожал от холода и не мог выговорить ни слова – зубы выбивали настоящую дробь. Он припал к материнской груди, она накинула ему на голову полотенце, словно это был капор, и еще теснее прижала к себе. И лишь затем повернулась и увидела, что молодой испанец и папа-англичанин плывут к Джонатану, оставшемуся где-то далеко от берега и, казалось, не делающему никаких попыток приблизиться к нему. Он слабо шевелил руками, его затягивало вниз. Все выглядело как в замедленной съемке.
