Корсо указал на ряд очень ветхих книг. Там было несколько инкунабул и манускриптов, да и остальные, судя по переплетам, увидели свет не позднее XVII века.
– У вас много старинных рыцарских романов…
– Да, я унаследовал их от отца. Он задался целью собрать девяносто пять книг, которые составляли библиотеку Дон Кихота, и в первую очередь те, что называл священник, чиня над ними расправу… От отца мне достался и вот этот любопытный «Дон Кихот», он стоит рядом с первым изданием «Лузиад», напечатан Ибаррой в тысяча семьсот восьмидесятом году, четыре тома. Кроме первоначальных иллюстраций, туда позднее вставили добавочные – из английского издания первой половины восемнадцатого века, а также шесть оригинальных акварелей, и еще метрическую запись о рождении Сервантеса, копию, напечатанную на тонком пергаменте… У каждого свои причуды. У моего отца – а он был дипломатом и много лет провел в Испании – это был Сервантес. Иногда причуды переходят в мании. Некоторые коллекционеры не выносят реставрации, даже если следы ее совершенно незаметны, или, скажем, ни за что не купят нумерованный экземпляр, если цифра перевалила за сто пятьдесят… Мой каприз, как вы, наверно, уже успели заметить, необрезанные тома. Я посещал аукционы, бродил по книжным лавкам с линейкой, и у меня буквально ноги подкашивались, ежели, открывая книгу, я обнаруживал, что торцы у нее не обрезаны… Вы читали забавный рассказ Нодье о библиофиле
[86]
? Со мной происходило то же самое. Я бы с радостью заколол кинжалом тех переплетчиков, что пользуются обычной бумагорезальной машиной. Найти экземпляр, у которого страницы на несколько миллиметров шире положенного, шире, чем это описано в библиографиях, – вот предел счастья.
– Для меня тоже.
– С чем я вас и поздравляю. И приветствую как брата по вере.
– Не торопитесь. Меня в подобных делах интересует не эстетика, а прибыль.
– Все равно. Вы мне нравитесь. Я из числа тех, кто полагает, что, когда речь заходит о книгах, общепринятые моральные нормы в счет не идут. – Он успел отойти в противоположный конец комнаты и с доверительным видом чуть наклонился в сторону Корсо. – Знаете, что я вам скажу?.. У вас там ходит легенда о книжнике-убийце из Барселоны… Так вот: я тоже способен убить из-за книги.
– Не советовал бы вам этого делать. И вообще, начинается все с какой-нибудь ерунды, с мелочи, а кончается бессовестной и безудержной ложью, нарушением закона и так далее.
– И даже продажей собственных книг.
– Даже этим.
Фаргаш печально покачал головой и замер на миг с наморщенным лбом, словно отдавшись течению тайных мыслей. Потом вдруг очнулся и взглянул на Корсо долгим пронзительным взглядом.
– Знаете, мы вплотную приблизились к проблеме, которую я решал, когда вы постучали в дверь… Всякий раз, сталкиваясь с ней, я чувствую себя священником-вероотступником… Я бы даже употребил здесь слово «святотатство», если позволите. Вас не удивляет такое отношение?
– Абсолютно не удивляет. И полагаю, слово выбрано самое точное.
Фаргаш в отчаянии заломил руки. Взгляд его побродил по голой комнате, по книгам на полу, затем снова уперся в Корсо. Но теперь улыбка на его лице казалась вымученной – словно нарисованной.
– Да. Но святотатство немыслимо без веры… Только верующий способен совершить его и осознать, что именно он совершает, оценить ужасный смысл поступка. Мы никогда не испытали бы ужаса при осквернении святынь, нам безразличных; это все равно что богохульствовать, не адресуясь к конкретному богу.
Корсо тотчас с готовностью подхватил:
– Я знаю, о чем вы. «Ты победил меня, галилеянин», как сказал Юлиан Отступник
[87]
.
– Да? Я не знал этого речения…
– Оно выдуманное. Когда я ходил в коллеж, один монах-марист
[88]
часто повторял нам его в назидание: мол, никому не удастся увильнуть от ответа… Все кончится тяжкими ранами на поле сражения и кровавыми плевками в небо, где нет больше Бога.
Библиофил закивал с таким видом, словно все это ему было невероятно близко. Что-то необычное выражали теперь и складка у рта, и оцепеневший взгляд.
– Именно так я себя нынче и чувствую, – промолвил он. – Ночью не могу сомкнуть глаз, поднимаюсь и бреду сюда, готовясь совершить новое святотатство. – С этими словами он приблизился к Корсо почти вплотную, и тот едва удержался, чтобы не отступить назад. – Готовясь предать себя самого, не только их… Я прикасаюсь к какой-нибудь книге и отдергиваю руку, выбираю другую, но в конце концов и ее ставлю на место… Принести в жертву одну, чтобы остальные могли не разлучаться, иначе говоря, отрубить одну ветку от ствола, чтобы продолжать наслаждаться всем деревом… – Он поднял правую руку. – Я предпочел бы отрубить любой из этих вот пальцев…
Рука его дрожала. Корсо мотнул головой. Он умел слушать – это было частью его профессии. Он даже готов был выказать понимание и сочувствие. Но включаться в игру не желал – то была чужая война. Он служил ландскнехтом-наемником, как сказал бы Варо Борха, и явился сюда по делу. А Фаргаш навязывал ему роль исповедника, хотя на самом деле, пожалуй, нуждался в психиатре.
– Никто не даст ни одного эскудо за палец библиофила, – заметил Корсо насмешливо.
Шутка потонула в бездонной пустоте, которая разверзлась во взгляде Фаргаша. Он смотрел сквозь Корсо, не видя его. В расширенных зрачках отражались только книги.
– Но тогда – какую же выбрать?.. – снова заговорил Фаргаш. Корсо сунул руку в карман плаща, достал сигарету и протянул ему, чего тот не заметил, настолько был поглощен своими мыслями, сосредоточен только на них, слушал только себя, внимал лишь терзаниям собственной совести. – После долгих раздумий у меня появились две кандидатки, – он взял две книги и положил на стол. – Что вы о них скажете?
Корсо наклонился и открыл одну из книг. Ему попалась гравюра: три мужчины и одна женщина, работающие на шахте. Второе латинское издание «De re metallica» Георга Агриколы, отпечатанное Фробеном
[89]
и Эпикопиусом в Базеле всего через пять лет после первого – 1556 года. Он удовлетворенно фыркнул, зажигая сигарету.
