– А у тебя всегда речь идет о какой-нибудь книге, – заметил он осторожно.
– Это особая книга.
– А что, бывают не особые?
Корсо снова улыбнулся. Улыбка получилась хищной, и в ней блеснула сталь.
– Хозяин не желает ее продавать.
– Это плохо. – Пинту поднес чашку к губам и с наслаждением начал отхлебывать глоток за глотком. – Купля-продажа – дело хорошее. Вещи перемещаются туда-сюда, я хочу сказать, что таким образом они не задерживаются на одном месте. Благодаря этому закладывается основа целых состояний, а посредники получают возможность заработать… – Он поставил чашку и снова вытер ладони о брюки. – Вещи должны крутиться. Таков закон рынка, закон жизни. Надо запретить не продавать. Не продавать – ведь это тоже своего рода преступление.
– Целиком и полностью согласен, – заметил Корсо. – И в данном случае дело за тобой. Придумай что-нибудь.
Пинту откинулся на спинку кресла и выжидательно посмотрел на собеседника. Посмотрел твердо и спокойно.
Однажды в мозамбикской сельве они с командиром попали в засаду; и ему пришлось тащить на плечах смертельно раненного лейтенанта – всю ночь, почти десять километров. На рассвете он увидал, что лейтенант умирает, но не бросил его и донес труп до базы. Лейтенант был молоденьким, и Пинту подумал, что мать захочет похоронить сына на родине, в Португалии. За это ему дали медаль. Теперь дети Пинту играли его старыми, потускневшими и поржавевшими наградами.
– Может, ты знаешь этого типа – его зовут Виктор Фаргаш.
Полицейский кивнул:
– Фаргаши – очень известный и старинный род. Когда-то влиятельный, но теперь он совсем захирел.
Корсо протянул ему запечатанный конверт:
– Тут все необходимые сведения: владелец, книга и адрес.
– Виллу я знаю, – Пинту водил кончиком языка по верхней губе, иногда доставая и до усов. – Хранить там ценные книги – опрометчиво. Любой без труда может туда залезть. – Пинту печально глянул на Корсо, словно и на самом деле сокрушался из-за легкомыслия Виктора Фаргаша. – Я даже знаю одного такого – вор-карманник из Шиаду, к тому же за ним должок.
Корсо стряхнул с плеча невидимую пылинку. Подробности его не касались. По крайней мере, пока дело не будет сделано.
– Только не торопитесь, к тому времени меня здесь уже не должно быть.
– Не беспокойся. Ты получишь книгу, и сеньору Фаргашу упрекнуть тебя будет почти не в чем. Разбитое стекло – а на вилле половина стекол перебита… Работа будет чистой… А гонорар…
Корсо кивнул на конверт, который его собеседник, так и не распечатав, держал в руке:
– Там аванс – четверть. Остальное в обмен на книгу.
– Договорились. Когда ты уезжаешь?
– Завтра рано утром. Я позвоню тебе из Парижа.
Пинту собрался было встать, но Корсо жестом удержал его:
– Еще одна проблема. Мне надо получить сведения о некоем типе: рост – метр восемьдесят или чуть меньше, усы, шрам на лице. Черноволосый, темные глаза. Худой. Не испанец и не португалец. Нынче ночью он крутится где-то поблизости.
– Опасен?
– Не знаю. Он следует за мной из Мадрида.
Полицейский делал заметки на обороте конверта.
– А с нашим делом он как-то связан?
– Скорее всего. Но больше никаких данных у меня нет.
– Ладно, что смогу, сделаю. У меня здесь, в местном полицейском участке, есть друзья. Потом загляну в архивы главного управления в Лиссабоне.
Он наконец поднялся, пряча конверт во внутренний карман пиджака. Корсо успел заметить рукоятку пистолета – слева под мышкой.
– Не хочешь посидеть со мной, чего-нибудь выпить?
Пинту со вздохом покачал головой:
– Я бы с удовольствием, но трое моих мулатиков заболели корью. Хватают заразу друг от друга, паршивцы.
Он произнес это с усталой улыбкой. В мире Корсо все герои были усталыми.
Они вместе вышли из гостиницы. У дверей Пинту ждал старый «ситроен». Корсо протянул Пинту руку и снова заговорил о Викторе Фаргаше:
– Не забудь: никаких крайностей – и поаккуратнее… Самая обычная кража, не более того.
Полицейский завел мотор, включил фары и с упреком посмотрел на Корсо через окошко с опущенным стеклом. Он вроде даже обиделся:
– Мог бы не предупреждать. Мы же с тобой профессионалы.
Проводив Пинту, охотник за книгами поднялся в номер, сел за свои записки и работал допоздна. Кровать его была завалена бумагами, на подушке лежали открытые «Девять врат». Он здорово устал и решил, что горячий душ поможет ему прийти в себя. Но едва он направился в ванную, как зазвонил телефон. Это был Варо Борха. Его интересовало дело Фаргаша. Корсо в общих чертах обрисовал ситуацию, упомянул и об отличиях, обнаруженных на пяти гравюрах из девяти.
– Но, как и следовало ожидать, – добавил он, – продавать книгу наш друг отказывается.
На другом конце телефонной линии повисло молчание; видимо, книготорговец размышлял, но о чем именно – о гравюрах или о несговорчивости Фаргаша – понять было невозможно. Когда он снова заговорил, тон его был предельно осторожным.
– Так я и предполагал, – сказал он, и теперь Корсо отлично понял, о чем шла речь. – А есть ли способ обойти препятствие?
– Может, и найдется.
Трубка снова замолчала. Пять секунд, просчитал Корсо, следивший за секундной стрелкой.
– Я оставляю это дело в ваших руках.
Потом они обсуждали лишь какие-то мелочи. Корсо не упомянул о разговоре с Пинту, а его собеседник не удосужился полюбопытствовать, каким именно способом охотник за книгами собирался уладить дело или, как он выразился, «обойти препятствие». Варо Борха ограничился вопросом: не надо ли еще денег? Корсо отказался и обещал позвонить из Парижа. Потом набрал номер Ла Понте, но трубку по-прежнему никто не брал. Голубые страницы рукописи Дюма так и остались лежать в папке. Корсо собрал свои заметки и вместе с томом в черном кожаном переплете с пентаграммой снова сунул в холщовую сумку, сумку же спрятал под кровать и привязал за лямку к ножке. Теперь, как бы крепко он ни спал, никто не сумеет украсть сумку, не разбудив его. Что-то больно обременительный достался ему багаж, буркнул он себе под нос, направляясь в ванную. И опасный. Хотя почему именно опасный, он и сам не сумел бы объяснить.
Корсо почистил зубы, потом разделся, побросав одежду на пол, глянул сквозь облако пара в зеркало и увидал себя – худого и поджарого, похожего на отощавшего волка. Опять откуда-то издалека, из прошлого, настиг его укол тоски, потом сознание захлестнула волна боли, той, что, казалось, уже давно утихла; словно одновременно и в плоти его, и в памяти задрожала какая-то струна. Никон. Он вспоминал ее всякий раз, когда расстегивал ремень – ведь раньше она любила делать это сама, был у них такой странный ритуал. Он закрыл глаза и вновь увидал ее перед собой: вот она сидит на краю постели, стягивает с него брюки, потом трусы – медленно, очень медленно, наслаждаясь этим действом и нежно улыбаясь. Расслабься, Лукас Корсо. Однажды она тайком сфотографировала его: он спал на спине, лоб пересекала вертикальная морщина, тень пробившейся за ночь щетины затемняла щеки, и оттого лицо казалось худым, а складка у полуоткрытых губ – суровой и горькой. Он напоминал изможденного, выбившегося из сил волка, злобно озирающегося на подушке, похожей на снежную равнину. Фотография ему не понравилась – он случайно обнаружил ее в кюветке с фиксажем в ванной комнате, которую Никон использовала как лабораторию. Он разорвал снимок на мелкие кусочки, негатив тоже, и Никон больше ни разу ни словом не упомянула об этом эпизоде.
