– Там, у реки, ты мне здорово помогла, – сказал он, чтобы нарушить молчание. – Я ведь еще не успел тебя поблагодарить.
Она слегка улыбнулась, будто в полудреме; но глаза с расширившимися от темноты зрачками следили за каждым движением Корсо.
– Что все-таки происходит? – спросил охотник за книгами.
Какое-то время она с легкой иронией смотрела ему в глаза, давая понять, насколько глуп его вопрос.
– Надо думать, они хотят заполучить что-то, что находится у тебя.
– Рукопись Дюма?.. «Девять врат»?..
Девушка еле слышно вздохнула. Всем видом своим она показывала: возможно, дело и не в том и не в другом.
– Ты ведь такой умный, Корсо, – произнесла она наконец. – Должна же у тебя быть какая-нибудь версия.
– Чего-чего, а версий у меня навалом. Не хватает главного – подтверждений и доказательств.
– А разве всегда нужны доказательства?
– Это только в детективах Шерлоку Холмсу или Пуаро достаточно решить в уме загадку – кто убийца и как именно совершено преступление, и на этом делу конец. Потом они додумывают остальное и рассказывают историю так, словно все события происходили у них на глазах. Чем приводят в полный восторг Ватсона или Гастингса, те аплодируют с криками: «Браво, маэстро, все в точности так и было». А убийца сознается. Как последний идиот…
– Я тоже готова аплодировать.
На сей раз в ее реплике не было ни тени иронии. Она смотрела на Корсо пристально, напряженно, ловя каждое его слово и жест.
Он смущенно дернулся и буркнул:
– Знаю.
Девушка по-прежнему смотрела ему прямо в глаза, как будто ей и вправду нечего было скрывать.
– Только не пойму почему. – Он хотел было добавить: «Это ведь не детективный роман, а настоящая жизнь», но удержался, потому что в нынешних обстоятельствах граница, разделяющая действительность и вымысел, сделалась, на его взгляд, совсем призрачной. Корсо, живой человек из плоти и крови, с настоящими документами, где было обозначено его гражданство, имеющий постоянное место жительства, не утративший физических ощущений, что подтверждалось болью в костях после падения с лестницы… так вот, этот самый Корсо все больше поддавался соблазну – считать себя реальным персонажем в ирреальном мире. И тут не было ничего приятного, потому что оставался всего один шаг до мысли: ты ирреальный персонаж, который только воображает, что он реальный в ирреальном мире… Кстати, этот шаг и отделял нормальное умственное состояние от помешательства. Корсо задумался: а не случилось ли так, что кто-нибудь – скажем, писатель-романист с перекрученными мозгами или пьянчуга сценарист, сочиняющий дешевые истории, – как раз сейчас придумывает его, Корсо, ирреального героя, который мнит себя ирреальным в ирреальном мире? Так! Стоп…
От таких мыслей у него совсем пересохло во рту. Он стоял перед девушкой, сунув руки в карманы, и чувствовал, что язык ему словно натерли наждачной бумагой. Будь я ирреальным, подумал он с облегчением, у меня волосы встали бы дыбом от подобных мыслей; я вскричал бы: «О, проклятый рок!», – и лоб мой покрылся бы испариной. Зато жажда меня, разумеется, не мучила бы. Я пью, следовательно, существую. И он метнулся к мини-бару, сорвал наклейку, достал бутылочку джина и залпом осушил. Наклоняясь, чтобы закрыть бар, он не мог сдержать улыбку, будто закрывал дарохранительницу. И тотчас все в этом мире встало на свои места.
В комнате было почти совсем темно. Слабый свет падал только из ванной, освещая часть постели, где лежала девушка. Он увидел босые ноги, джинсы, майку с засохшими каплями крови. Потом задержал взгляд на обнаженной шее – длинной, смуглой. На полуоткрытых губах и белеющей в темноте полоске зубов. Увидел прикованный к нему взгляд. Тронул лежащий в кармане ключ от своей комнаты, сглотнул слюну. Пора уносить отсюда ноги.
– Тебе лучше?
Она молча кивнула. Корсо глянул на часы, хотя точное время ему было вроде бы и ни к чему. Он не помнил, чтобы, входя, включал радио, но теперь откуда-то лилась музыка. Грустная песня на французском языке. Девушка из портового кабачка влюбилась в незнакомого моряка.
– Ладно, мне пора.
По радио женский голос продолжал раскручивать печальную историю. Морячок тот снялся с якоря и исчез навсегда, а девушка все смотрела и смотрела на пустой стул и мокрый круг, оставленный его стаканом. Корсо подошел к ночному столику, взял свой носовой платок, выбрал край почище и вытер целое стекло в очках. И тут он заметил, что у девушки снова пошла носом кровь.
– Ну вот, опять, – сказал он.
Тонкая струйка, как и прежде, стекала к верхней губе, потом – к углу рта. Девушка поднесла руку к лицу и, разглядывая красные пальцы, стоически улыбнулась.
– Пускай.
– Надо бы все-таки позвать врача.
Она чуть прикрыла глаза и отрицательно покачала головой – очень мягко. Теперь, в полутьме, на подушке, усеянной большими темными пятнами, она выглядела совсем беспомощной. Так и не надев очки, он сел на край кровати и протянул руку с платком к ее лицу. И когда он наклонился, его тень, прорисованная в косой полоске света, падающего из ванной на стену, нерешительно дрогнула, как будто выбирала между светом и мраком, а потом растаяла в углу.
И тут девушка сделала нечто неожиданное. Не обращая внимания на платок, который он ей протягивал, она подняла испачканную кровью ладонь, коснулась лица Корсо и прочертила пальцами четыре линии – ото лба к подбородку. Но после этой необычной ласки не отняла теплой влажной руки, и он чувствовал, как капли крови текут по четырехполосному следу, оставленному на его коже. В прозрачных зрачках девушки сквозил свет, лившийся в комнату из приоткрытой двери, и Корсо вздрогнул, разглядев в них удвоенное отражение своей потерянной тени.
По радио звучала уже другая песня, но они перестали слушать. От девушки пахло теплом, вернее, лихорадочным жаром, и под тонкой кожей на обнаженной шее билась нежная жилка. В комнате струйки света и темнота перемежались сизым полумраком, где предметы теряли свои очертания. Она прошептала что-то невнятное, очень тихо, и глаза ее переливчато блеснули, а рука скользнула к затылку Корсо, размазывая свежую кровь вокруг его шеи. Он почувствовал вкус крови во рту и склонился к девушке, коснулся призывно приоткрытых губ, из которых едва пробивался стон, такой слабый, точно долетел он сюда из далеких-далеких времен, – долгий, тягучий и вековечный. На краткий миг в биении этой плоти ожили воспоминания о всех предыдущих смертях Лукаса Корсо, словно их принесло течением темной и неспешной реки, воды которой были так величаво покойны, что казалось, их покрыли лаком. И он пожалел, что у девушки нет имени, которое запечатлелось бы в его сознании вместе с этим мгновением.
Но уже через секунду на лицо его вернулась досадливая гримаса; охотник за книгами вдруг увидал сцену со стороны: он сидит на краю кровати, прямо в плаще, все еще во власти наваждения, а она тем временем, чуть выгнув спину, как красивое молодое животное, расстегивает пуговицу на джинсах. Он наблюдал за ней и в душе снисходительно ухмылялся, преисполнившись ироничного и усталого благодушия, которое порой умел напускать на себя. И наблюдал скорее с любопытством, чем с желанием. Девушка дернула молнию вниз, и открылся треугольник смуглой кожи на фоне белого хлопка, затем белая ткань поползла вниз вместе с джинсами. Он увидел ее длинные загорелые ноги, вытянутые на кровати, и они лишили Корсо – обоих Корсо – рассудка, как чуть раньше удар одной из этих ног лишил Рошфора нескольких зубов. Потом она подняла руки, чтобы снять майку, и движение ее было абсолютно естественным, в нем не чувствовалось ни кокетства, ни заученности; при этом она не сводила с Корсо спокойных и нежных глаз – пока майка не закрыла ей лицо. Тогда контраст стал еще сильнее: опять белый хлопок, на сей раз скользящий вверх, и загорелая кожа, упругая, теплая плоть, тонкая талия, тяжелые прекрасные груди – их очертания четко вырисовывались на фоне светящейся двери; ложбинка у изгиба шеи, полуоткрытый рот и снова глаза, в которых сиял похищенный у неба свет. А в самой глубине глаз – плененная тень Корсо, словно душа, замкнутая в два одинаковых стеклянных шара или изумруда.
