Поведение Мии было типичным для многих подростков: она прогуливала школу, не выполняла домашние задания. Друзей она редко приглашала к себе. Увидеть их удавалось, лишь когда они заходили за Мией, и то я подглядывала в окно, пока меня не замечала дочь. «Что?» – спрашивала она суровым тоном, который раньше был отличительной чертой только Грейс.
Когда ей было пятнадцать, ее поймали тайком выбирающейся ночью из дома. Это был первый из множества последующих случаев. Она забыла отключить сигнализацию, и вой сирены раздался в тот момент, когда она открывала дверь.
– Она маленькая преступница, – заключил Джеймс.
– Она подросток, – поправила я, глядя, как дочь забирается в припаркованную на улице машину, даже не потрудившись обернуться и посмотреть, что происходит в доме. В тот момент, тихо ругаясь, Джеймс пытался отключить сигнализацию, не сразу вспомнив код.
Имидж для Джеймса все. Так было и раньше. Его всегда беспокоила собственная репутация, что подумают и скажут о нем люди. У него должна быть статусная жена, о чем он и сообщил мне после свадьбы, и я сделала все возможное, чтобы достойно исполнять эту роль. Я не спрашивала его о причинах, когда он перестал брать меня с собой на деловые ужины. Это произошло в тот момент, когда его дети уже переросли тот возраст, когда их приглашают в офис на рождественские вечеринки. Став судьей, он вел себя так, словно нас и вовсе не существовало.
Можете себе представить, как чувствовал себя Джеймс, когда полицейские приволокли в дом обкуренную, пахнущую алкоголем шестнадцатилетнюю девушку, возвращавшуюся с вечеринки, а он стоял перед ними в халате и умолял сохранить все в тайне.
Он орал на нее, хотя она была в таком состоянии, что едва держала голову над унитазом, пока ее нещадно рвало. Он кричал, что охочие до сплетен журналисты будут счастливы: «Нездоровые пристрастия дочери судьи Деннета». Разумеется, в газетах подобные заголовки не появились. Джеймс сделал все, что было в его силах, но имя Мии никогда не мелькало в прессе. Даже время от времени. Даже тогда, когда она, не послушавшись друзей, попыталась украсть бутылку текилы из магазина и когда те же друзья застали ее курящей марихуану в машине около Грин-Бей-Роуд.
– Она подросток, – убеждала я Джеймса. – Так бывает в этом возрасте.
Но тогда я и сама не очень себе верила. У Грейс при всем ее характере никогда не было проблем с законом. Я никогда не видела столько штрафов за превышение скорости. Джеймс провел немало времени в полицейском участке, то умоляя, то вынуждая офицеров удалить всю информацию о содеянном из досье Мии. Он платил родителям, чтобы ни те, ни их отпрыски никогда не упоминали о том, что в правонарушении была замешана Мия.
В то же время он никогда не интересовался причиной такого поведения дочери, ставшего постоянным источником его недовольства. Его волновало, лишь как повлияют ее поступки на него. Ему и в голову не приходило, что, если ее призвать к ответу или наказать, как любого нормального ребенка, Мия может одуматься. Таким образом, дочери позволялось делать все, что заблагорассудится, и не страдать от последствий. Ее проступки раздражали отца, как ничто другое; пожалуй, впервые в жизни она привлекла его внимание.
– Как-то раз я случайно услышала разговор Мии с подругой о сережках, которые они стащили из магазина, – можно подумать, мы не могли бы ей их купить. После того как она брала ключи от моей машины, в салоне пахло табаком, но Мия говорила, что не курит, не пьет, не…
– Миссис Деннет, – перебивает меня детектив Хоффман, – подростки – это отдельный подкласс людей. Они очень зависимы от товарищей, бросают вызов родителям. Они спорят, дерзят, пробуют на вкус все, что попадает им в руки. Надо просто пережить этот возраст с наименьшими потерями. Поведение Мии я вовсе не считаю необычным.
Я понимаю, что эти слова произнесены лишь для того, чтобы немного меня успокоить.
– Вы не представляете, сколько глупостей я натворил в шестнадцать – семнадцать лет, – признается он. И перечисляет: выпивка, мелкие аварии, курение, анонимные звонки. – Даже у положительного ребенка возникает желание украсть сережки. Подростки верят, что неуязвимы, что ничего плохого с ними не случится. Уже позже, повзрослев, мы понимаем, что несчастья могут происходить и в нашей жизни. Меня как раз больше волнуют послушные дети, – добавляет он.
Заверяю его, что в семнадцать Мия изменилась, хотя Джеймс продолжал видеть в ней неуправляемого подростка.
– Она выросла. – И не только. Мия превратилась в красивую девушку. В такую, какой я всегда мечтала видеть свою дочь.
– Не сомневаюсь в этом, – говорит детектив, но я не могу остановиться.
– После двух, может, трех лет беспечной жизни она стала совершенно другой. У нее появилась цель, она поняла, что скоро ей исполнится восемнадцать и она сможет избавиться от нас навсегда. Она знала, чего хочет, и принялась строить планы. Мечтала о собственном жилье, свободе. И хотела помогать людям.
– Подросткам, – продолжает детектив, и я замолкаю, понимая, что он знает мою дочь лучше меня, несмотря на то что никогда ее не видел. – Тем, кто пережил трудности и чувствовал себя непонятым, как и она сама.
– Да, – отвечаю я шепотом.
Мия никогда мне этого не говорила. Она никогда не садилась рядом со мной и не рассказывала, как общается с этими детьми, о том, что, как никто другой, знает их проблемы, эмоции, страхи, понимает, как тяжело им выплыть на поверхность, чтобы глотнуть свежего воздуха. Я никогда в этом не разбиралась, мне эти проблемы казались надуманными; я считала странным, что Мия может найти общий язык с такими детьми. Дело не в том, что один богат, другой беден, и не в том, что один белый, другой темнокожий; все дело в человеческой природе.
– Джеймс так и не смог отделаться от образа родной дочери, сидящей в полицейском участке. Он помнил лишь то, как все эти годы следил за тем, чтобы ее имя не попало в газеты, и испытывал разочарование, глядя на нее. Помнил, как она не желала его слушать, отказывалась даже думать о поступлении на юридический факультет. Мия была обузой для Джеймса. Он так и не смог отделаться от этого чувства, не пожелал признать, что она стала взрослой, самостоятельной женщиной. По мнению Джеймса…
– Она неудачница, – продолжает за меня детектив Хоффман, и я благодарна ему за то, что он произнес то слово, которое далось бы мне с трудом.
– Именно.
Я вспоминаю себя восемнадцатилетнюю, тот миг, когда чувства захлестнули меня с головой. Что бы со мной стало, не окажись я в том ирландском пабе июльским вечером 1969-го? Если бы Джеймс не пришел туда и не рассуждал бы громко об антимонопольном законодательстве, если бы я не глотала каждое его слово? Если бы он не повернулся в сторону и его яркие карие глаза не вспыхнули при виде меня? Я в некоторой степени понимаю Джеймса, если забыть о том, что речь идет о моей дочери.
Но я никогда не смогу признать, что он прав.
Интуиция подсказывает мне, что с дочерью что-то случилось. Что-то плохое. Внутренний голос кричит об этом, будит меня среди ночи: с Мией что-то случилось.
