– У него был пистолет?
– Да.
Разумеется. Мне это известно.
– Вы боялись его, Мия? Думали, что он может застрелить и вас?
Она кивает.
– Да. – Затем замирает и качает головой. – Нет. Я не знаю. Кажется, нет.
– Конечно, страшно, милая. Ведь у этого человека был пистолет. Он тебя похитил.
– Он угрожал вам пистолетом?
– Да.
Мия задумывается. Она очнулась от долгого сна и теперь хочет вспомнить все до мельчайших деталей. Ей удается восстановить отдельные фрагменты, но не картину в целом. Мы все были в ее сне. Ведь во сне так бывает, когда ты видишь собственный дом, но он не похож на настоящий. Мама выглядит как незнакомая женщина, но ты твердо знаешь, что это твоя мама. После пробуждения все увиденное кажется не таким существенным и важным, как во сне.
– Он привел меня в лес. Приставил пистолет к голове. Он словно обезумел. Кричал и ругался. – Она качает головой, по щекам катятся слезы.
Боюсь, от вида дочери у Евы случится нервный срыв. Приходится встать между дамами, чтобы заслонить дочь от матери.
– Зачем? – спрашиваю я, стараясь говорить тихо и очень спокойно. Может, я был психотерапевтом в прошлой жизни?
– Это моя вина. Я во всем виновата.
– В чем, Мия?
– Я пыталась ему рассказать.
– Что рассказать?
– Он не стал слушать. У него был пистолет. Он угрожал мне. Я понимала, если сделаю что-то не так, он меня убьет.
– Он сам вам сказал? Сказал, что, если сделаете что-то не так, он вас убьет?
Она мотает головой. Нет, нет…
– Я поняла это по его глазам, – произносит она, глядя мне в лицо.
Она рассказывает, что в тот вечер в баре очень испугалась. Она старалась этого не показывать, но ей было очень страшно. Я вспоминаю бар, джазовый оркестр, лысеющего хозяина и красивые зеленые свечи. Именно там Мия познакомилась с Колином Тэтчером, которого знала под именем Оуэн. По словам официантки, они тогда быстро ушли, и Мию никто насильно не заставлял. Официантка утверждала: «Мне кажется, она сама мечтала поскорее уйти». О каком же страхе идет речь?
– А потом… – Мия всхлипывает. – Все пошло как-то не так. Я хотела ему сказать. Должна была объяснить. Но мне было страшно. У него был пистолет. Я знала, если совершу ошибку, он меня убьет. Я старалась…
– Колин Тэтчер, так? – перебиваю я ее. – Оуэн. Оуэн сказал, что убьет вас, если что-то будет не так?
Она кивает и сразу же качает головой.
– Да. Нет. – Моргает. – Я не знаю.
– Что вы хотели ему сказать? – спрашиваю я, но она не может переключаться так быстро. Она опечалена, растеряна, уже не помнит, что хотела сказать.
Многие уверены, что страх подталкивает человека к двум действиям: сопротивлению или бегству. Но существует и еще одна возможная реакция: оцепенение. Так ведет себя олень, ослепленный светом фар. Слова Мии о том, что «она хотела ему сказать», еще раз это доказывают. Она не собиралась ни сопротивляться, ни бежать. Она оцепенела от страха. Адреналин в организме зашкаливал, но она была не в состоянии ничего сделать, чтобы спастись.
– Я сама виновата, – опять повторяет Мия.
– В чем?
На этот раз она отвечает:
– Я пыталась сбежать.
– И он вас поймал?
Она кивает.
– В лесу? – предполагаю я, вспомнив, о чем она говорила ранее. – И разозлился? Так? И угрожал вам пистолетом? И сказал, если вы попытаетесь снова…
– Он меня убьет.
Ева вскрикивает и прикрывает рот рукой. Ничего удивительного в том, что он угрожал убить ее. Так и бывает. Уверен, это случилось не однажды.
– Что еще он говорил? Можете вспомнить?
Она молчит и качает головой.
– Каноэ, – подсказываю я. – Вы говорили, он обещал убить кота, если увидит в доме. Вы помните, кот заходил в дом?
Она проводит рукой по мягкой шерстке.
– Он не отходил от меня. Все время лежал рядом.
– Кто?
– Он сказал, что его в жизни никто так не любил. Никто не вел себя так преданно.
– Кто?
Мия поднимает на меня глаза.
– Каноэ.
Меня озаряет: если кот вызвал в Мии столько воспоминаний, что же будет, если она войдет в дом? Мне необходимо найти человека, который все это сделал. Только тогда я могу быть уверен, что с Мией и Евой все хорошо.
Колин. До
Говорю ей, что мы идем на прогулку. На улице темно, уже десять вечера.
– Сейчас? – удивляется она.
Можно подумать, нам есть чем еще заняться.
– Сейчас.
Она пытается спорить, но я не позволяю.
Помогаю ей надеть мою куртку, и мы выходим. На улице идет снег – кружится и медленно падает на землю. Погода как раз для игры в снежки. Я вспоминаю детство, как играл в снежки с ребятами, когда мы жили на стоянке в прицепе. А потом мама перевезла меня в обычный дом, в котором уже никуда нельзя было уехать.
Она выходит на крыльцо следом за мной. Небо над головой совсем черное. Озера почти не видно. Оно тоже темное – черное, – лед не блестит, как обычно, в свете луны. Она берет пригоршню снега и подносит к лицу. Снег падает на ее волосы и ресницы. Я языком прикасаюсь к снежинкам, пробую их на вкус.
Вокруг тишина.
На улице не холодно, скорее зябко. В такую ночь снег дает ощущение тепла. Она спускается со ступеньки и увязает в снегу по щиколотку.
– Иди сюда, – говорю я и иду по тропинке. Дергаю дверь. Та с трудом поддается.
Она помогает мне и спрашивает:
– Что ты ищешь?
Мы заходим внутрь.
– Вот это, – отвечаю я, доставая топор. Раньше она его здесь не видела. Два месяца назад решила бы, что этот топор станет оружием против нее.
– Зачем? – В голосе ее нет страха.
У меня появился план.
– Увидишь.
Снега намело много, мы проваливаемся в него, наши штаны намокают. Мы идем, пока дом не скрывается из вида. У нас есть дело, что само по себе волнует.
– Тебе никогда не приходилось рубить елку? – спрашиваю я.
Она смотрит на меня как на идиота, словно только придурки сами рубят елки под Рождество. Затем выражение глаз меняется, и она произносит:
– Знаешь, я всегда мечтала сама срубить елку. – Глаза ее блестят, как у ребенка.
Она говорит, что дома всегда ставили искусственную ель. От настоящего дерева много грязи. Мама никогда бы на такое не пошла. В ее родном доме Рождество никогда не было веселым. Все делалось лишь напоказ. Елку украшали хрупкими игрушками и гирляндами, и мама ругалась, если кто-то подходил к этой красоте ближе, чем на три фута.
