Горящие с ревом вершины деревьев, силуэты несущихся зверей — все это походило на кошмар, в котором что-то необъяснимо страшное настигает вас из тьмы. И с той же непоследовательностью, какая бывает в кошмаре, перед беглецами разом открылась болотистая низина, а за ней — ровная гладь озера с небольшим островом, накрытым пестрой шапкой тронутого осенью лиственного леска, опушенного по краям ярко-зеленым кудрявым тальником. С озера пахнуло влажной прохладой.
Николай дышал, как загнанная лошадь. Сердце точно увесистым кулаком колотило в грудную клетку. Он еле стоял. Земля под ним покачивалась. И все: зеленоватое равнодушное небо, яркая зелень кустов, холодная гладь чистой воды — плыло в красноватых кругах.
А пламя лесного пожара, кутаясь в бурно клубящиеся облака дыма, уже подступало к озеру. Оно уже трещало и жадно подвывало в кустах опушки; синевато курясь, бежало по высохшему мху кочек. Судорожно поводя ветвями, начинал тлеть серый ольшаник. Возле Николая, дрожа тонким мускулистым телом, стоял дикий козел. Осмотревшись, он сделал пружинистый скачок и ринулся вниз, в камыш, увлекая за собой двух самок, вырвавшихся из-за кустов. Николай бросился за ними. Стены камыша обступили его, под ногами зачавкала вода. Партизан продолжал двигаться по проложенному зверьем пути, пока камыш не расступился и ноги не ощутили твердую почву. Отсюда начиналась острая и узкая песчаная коса. Рассекая озеро, она тянулась к острову, отделенному от нее лишь небольшой протокой. Дикие козы уже переплыли протоку и, вырвавшись на пляжик, кинулись в заросли тальника.
Двигаясь по их следу, Николай думал лишь о том, чтобы не споткнуться, не уронить Мусю, теперь казавшуюся ему необычайно тяжелой. Он плохо различал, что происходит вокруг.
Но Муся, которую чистый и влажный озерный воздух окончательно привел в себя, видела, как в прибрежных камышах металось зверье, согнанное сюда лесным пожаром, видела, как на берег, вывалив языки и поджав хвосты, выскочило несколько волков, которых она приняла сначала за собак-овчарок. Тяжело поводя вспотевшими боками, волки принялись было совсем по-собачьи лакать воду, но самый крупный из них бросился к косе и увлек за собой остальных.
Волки обогнали Николая, но страха Муся не почувствовала. Было лишь удивление. Не испугалась она и тогда, когда, тяжело дыша, с астматическими хрипами, пронесся по кромке косы огромный черный кабан, косивший на людей маленьким, злым, заросшим жесткой шерстью глазом.
Но вот наконец и остров, кусты. Зеленый тальник больно хлещет по лицу. Николай делает несколько нетвердых шагов и, вдруг покачнувшись, начинает оседать. Последним усилием он опустил Мусю на траву и сам свалился тут же. Рука его никак не может найти и расстегнуть пуговицы гимнастерки.
Муся расстегнула партизану ворот и вскочила, чтобы сбегать за водой, но тут же со стоном опустилась на землю. Жгучая боль в колене или чуть выше его пронзила ее. Девушка посмотрела на свою левую ногу и с удивлением увидела, что стеганная ватой штанина вся почернела и заскорузла. Что-то скверное случилось с ногой. Девушка беспомощно огляделась. Полное безлюдье. Пожар уже подступил к озеру. Густо чадя, пылают на берегу серые заросли ольшаника. Горящие ветки, подброшенные пожаром высоко в воздух, падают и с шипеньем гаснут в воде. Головы спасающихся от огня зверей то там, то тут бороздят холодную гладь.
Николай пошевелился, начал дышать ровней.
— Елка там… Стрельни… Посигналь ему! — с трудом говорит он Мусе, не поднимая головы.
Но в это время где-то недалеко слышится короткая очередь. Муся и Николай замирают. Вдруг с шумом раздвигаются кусты тальника, из яркой зелени появляется черное, лоснящееся лицо маленького партизана. В руках у него автомат.
— Ух, и кабанище здесь! Здоровенный — ужас!
Толя с облегчением сбросил на траву тяжелый мешок. Приподнявшись с земли, Николай пощупал кожух его автомата. Он был еще теплый.
— В кого стрелял?
— В кабана. Целую очередь ему в спину врезал — он хоть бы что! Ушел…
С мальчишеским бахвальством, пренебрежительно пнув ногой спасенный мешок, Толя устало докладывает:
— Еле нашел его в дыму. Вот грузный, черт! Там что в печке, верь слову… Заяц на меня налетел, чуть с ног не сбил… Ой-ой-ой!
Толя вдруг вскочил и с воплями страха и боли начал бить себя по бедрам, точно стараясь стряхнуть ядовитых, опасных насекомых. Потом он сорвался, бросился вниз под берег, и тут же послышался судорожный плеск воды. Вернулся он несколько смущенный.
— Вот черт! От пожара убег и чуть здесь не зажарился. Вдруг как меня куснет… Ай-яй-яй… насквозь прожгло… — Он с сожалением рассматривал две большие дыры, прогоревшие на стеганых шароварах. — А ведь мне вчера Кащей Бессмертный со склада совсем новенькие выдал… Штаны-то какие были!
Толя чуть не плакал. Его искреннее горе после только что пережитых опасностей и бед было так комично, что на черное от копоти лицо Муси помимо воли выползла улыбка.
Несколько минут все трое сидели молча, наслаждаясь свежим воздухом, неподвижностью, тишиной. В самой этой тишине было нечто гипнотизирующее, успокаивающее, бесконечно дорогое всем троим. Долго никто не смел нарушить тишину.
Николай вдруг спохватился:
— Муся, а как нога?
— Очень болит, очень… Что с ней?
— Елки-палки, что… Вы же в торфяной карьер ссыпались. Там машина какая-то стояла вроде плуга. Об эту машину как треснулись… Вот что…
Николай стал перед девушкой на колени, осторожно приподнял и ощупал ее левую ногу.
— Кость не размозжило? — тихо спросил Толя.
— Как будто цела. Бинт есть?
— А то нет! У меня все есть…
Пока Толя, вымыв предварительно в озере руки, разорвал ниткой пропитанную парафином бумагу индивидуального пакета, Николай острым штурмовым ножом вспорол штанину. Сбегали за водой, смыли запекшуюся кровь. Коленка посинела и распухла, но сгибалась. Чашечка, невидимому, осталась цела. Рана выше колена была небольшая, но, видимо, задела какой-то сосуд. Кровь еще бежала тугим пульсирующим родничком.
Толя и здесь оказался молодцом. Пока Николай плескал из пузырька прямо в рану дезинфицирующую жидкость, мальчик намочил полотенце, сделал из него плотный жгут и перехватил им ногу повыше раны. Жгут был наложен так ловко, что родничок крови перестал биться и постепенно иссяк.
— Видал медицину? — хвастливо произнес маленький партизан, довольно потирая руки.
Николай осторожно приподнял раненую ногу девушки и, положив ее себе на колено, стал туго бинтовать. Муся застонала. Николай испуганно отдернул руки.
— Ничего, ничего, бинтуй.
В серых глазах девушки испуг сменился тихой радостью. Слабой рукой она прикоснулась к путаным волосам Толи и прошептала:
— Милые, милые вы мои!
Затем взгляд девушки остановился на лице Николая, закопченном, пятнистом от сажи и ожогов. Опаленные брови и ресницы белели на нем, как пух. Уловив этот взгляд, партизан почувствовал вдруг, что ему неловко оттого, что он держит у себя на колене стройную, мускулистую ногу девушки. Руки, обертывавшие ногу бинтом, задрожали. Муся, мгновение назад не ощущавшая ничего, кроме благодарности к двум своим друзьям, тоже вдруг застыдилась, покраснела и, скрипнув от боли зубами, сняла раненую ногу с колена Николая. Скаточка не размотанного бинта вывалилась у него из рук и, разматываясь, упала на траву.
