Себя измотав окончательно, разбудила под утро Валерика:
— Сынок, я сейчас ухожу к тете Гере, потом в НКВД, — зашептала она, губами сухими щеки его касаясь. — Я дяде Жене не помогла… Я, наверно, ему навредила. Теперь они его в какой-нибудь колхоз погонят. Ушел чтобы с глаз… Они ему скажут еще… А ты бабушку слушайся. А я утром к начальству пойду. Достукалась я до того, что они теперь сами меня вызывают… А ты меня жди. Я, может быть, скоро…
— А скоро — это когда? Сегодня, как после работы?
— Не знаю, сынок. Ничего я не знаю теперь, — растерянно говорила и на сына смотрела глазами глубокой печали.
И Валерик теперь понимает, как ей уходить не хотелось!.. Он запомнил лицо ее строгое, губы сухие, стянутые страхом, и воспаленные глаза в пасмурном свете зари.
Мама ушла неожиданно быстро.
На щеке Валеркиной досыхала мамина слезинка, и запах маминых духов еще в комнате жил.
Лунная сказка закончилась явью печальной и пасмурной, с тяжкой тревогой на сердце.
Самолетик
Наступил у Валерика праздник нежданный. Самый светлый и самый красивый: подарил ему Фриц самолетик! Истребитель, совсем настоящий, с золотистым пропеллером из банки консервной.
На двух шасси с колесиками-пуговичками стоял на ладони Фрица и настоящей краскою блестел. В глазах Валеркиных и радость, и неверие, и так настырно подмывает нетерпение:
— Это мне насовсем?
— Па-жа-лу-ста, — сказал Фриц, а Шварц добавил с галантным жестом официанта: — Бите зер, братишка!
А Бергер смотрел бессловесно на Валеркину радость и с теплой улыбкой кивал головой.
— Здорово! — забрал Валерик в руки самолетик. Глаза уже не отрывались от игрушки, и самому уже на месте не стоялось. Но как уйти, чтоб не обидеть друзей?
— Флиген, флиген! Летать, летать! — пришел на помощь Шварц и смешно замахал руками, будто крыльями, и на месте запрыгал. — Быстро, быстро! Шнель, шнель!.. Пока, пока унд будь здоров!
— Ауф видерзеен, братишка! — помахал рукою Бергер.
И, подняв над головой самолетик, помчался Валерик по руинам, по стежкам и тропинкам, и пропеллер рокотал в руке его радостной. А еще выше и далеко впереди летело сердце Валеркино, счастливое до слез!
А за Валериком по сторонам (откуда они только набежали!), бурьян сминая и поднимая пыль, неслась орава ребятни барачной, глазами самолетик обнимая.
Войной осиротелая, обделенная детством с игрушками, она своим воображением, фантазией своей любую железку, консервную банку превращала в игрушку желанную! А тут самолетик такой! Как настоящий!
И свой самолетик теперь начнет мастерить себе каждый, мольбой и слезами на помощь старших призывая.
Но такого, сотворенного с любовью и понятием, уже не сделать никогда и никому.
И все, что до этого было, Валерику виделось скучным и серым, будто вся его прошлая жизнь в подвальных сумерках прошла, без солнечного света и тепла. Сейчас же был полет души с фантазией правдоподобной.
— Не иначе нашел где? — бабушка Настя на игрушку кивнула, когда Валерик забежал в барак напиться.
— Это Фриц подарил.
— Не тот ли немец, что охранникам воду носил?
— Тот, бабуля, Фриц!
— Ну, дак узнал, на кого он похож?
Напившись воды, Валерик беспечно ответил:
— Нам это уже не надо!
— Ну, дак и помолись Царице Небесной, что послала тебе радость нежданную. Ишь, игрушка какая красивая!
— Потом, бабуль. А еще когда пошлет?
— Это, внучек ты мой, одному только Богу известно.
— И Фрицу, — с убеждением добавил и полетел к колодцу с журавлем.
— Храни тебя, Господь, — вслед перекрестила его бабушка. — Дитенок ты мой неприкаянный…
Ходить шагом Валерик теперь не мог: не давал истребитель. Для полета нужна была скорость.
Как-то вечером, курилку пролетая, натолкнулся на дядю Женю.
— Ух, ты! — взбодренный толчком, воскликнул дядя Женя и, бодая взглядом игрушку Валеркину, спросил с интересом разбуженным:
— Где ты «мессера» взял сто девятого, Степаныч? Точная копия ганса, бляха-муха! Такого вот самого я таранил тогда, в сорок первом!.. Такого точно! Шварц сработал?
— Фриц.
— А… Фриц твой в самолетах знает толк! Аэродромником служил или зенитчиком… А что ж он МИГа моего не сделал или нашего ИЛа? Или ЯКа? Не знаешь?
И, качнувшись к Валерику, сказал доверительно, с нескрываемой радостью:
— Потому что в печенках они у него! И будут там до гробовой доски! Бляха-муха… Но это тебе не понять, Степаныч. Пока не понять. И очень хорошо…
«Не понять — и не надо», — подумал Валерик и тут же забыл, что Уваров сказал.
И захватила игрушка Валерика! Забыл и немцев, и ничейного котенка. И так улетывался за день, что ноги забывал помыть, и едва солнце касалось домов заозерных, его уже сваливал сон. И во сне продолжая летать, светлой радостью своею улыбаясь.
А что мама его вчера не вернулась из НКВД, обнаружил лишь утром, когда проснулся у бабушки на сундуке.
— Бабуля, а мамка домой не пришла почему?
— Дак вот не пришла, как видишь, — с раздумием грустным бабушка Настя ответила. — Бог даст, может все обойдется?..
И снова рокочет пропеллер, и рвется рука в поднебесье, и старые стежки-дорожки несутся навстречу. Всем истребитель хорош! Одно только плохо, что нет на нем звезд.
И карандашиком мамкиным для тетрадных отметок нарисовал Валерик звезды. Но они получились такими корявыми, что Сережка-ремесленник даже поморщился:
— Ну и халтура! Ты намазюкал?
— Карандашик соскальзывал, — признался Валерик.
— Пошли к нам, — уверенной рукой забирая игрушку, сказал Сережка. — У меня рацуха появилась.
— А рацуха — это что?
— Рационализаторское предложение, салага, — сказал Сережка с превосходством, по слогам проговаривая слово это новое, чтобы не сбиться.
— Вот моя рацуха, — указал на календарь-плакат, прибитый гвоздями с бумажками на внутренней стороне входной двери квартиры.
Вверху плаката летело звено реактивных истребителей, и на их высоких килях красные звезды горели. Самолет на переднем плане был больше других, и больше других были звезды на нем.
— Ничего, что звездочки разных размеров, зато с настоящих самолетов, — сказал Сережка, лезвием бритвы вырезая большую звезду.
— И тебе не жалко? — с замиранием сердца Валерик спросил.
— А чего жалеть, если для дела. Так Антон Филиппыч говорит, наш мастер.
