– Прошу прощенья, мессир. Это лишь потому, что… прихоти монсеньора де Валуа… то есть его самые излюбленные привычки совершенно противоположны вашим.
– Да, по крайней мере, так говорят, – ответил Ногарэ шутливым тоном, который успокоил Шаппа. – Что же, Бог в своей бесконечной мудрости создал нас разными… Итак, что же вы мне принесли?
Поколебавшись всего лишь мгновение, Эмиль вынул из-за пазухи своего мундира недавно утащенное послание. Мессир де Ногарэ внимательно прочитал его, немного нахмурившись, а затем посмотрел на молодого человека, подобно хищной птице, высматривающей добычу.
– Ничего не понимаю.
– Конечно, мессир… Эта история представляется такой запутанной… в Ножан-ле-Ротру, как я уже имел честь говорить, происходят убийства несчастных детей. Из переписки между мессиром Аделином д’Эстревером и братом короля я понял, что последний живо заинтересован в этом деле.
Затем Шапп кратко изложил содержание разговора между этими двумя персонами, опустив лишь ту деталь, что в это время он сам прятался за гобеленом. В то же время секретарь был уверен: советник догадался, что сведения добыты не самым красивым способом. Некоторые детали Ногарэ заставил его повторить еще раз, и молодой человек постарался их изложить предельно четко и лаконично.
Наступило молчание. Плотно сжав губы, мессир де Ногарэ размышлял, внимательно рассматривая перо, которое так и держал между пальцами.
– Черт возьми! И в самом деле какая-то путаница… Что это все может означать? Для монсеньора де Валуа это вполне законное желание – поспешить на помощь доброму Жану Бретонскому, деду своего зятя, разве не так? Но в таком случае почему бы не обратиться к нему напрямую, не затевая переписку с замечательной матушкой-аббатисой, мадам Констанс де Госбер?
Эмиль Шапп тоже не спрашивал себя об истинных побуждениях Карла Валуа. Он открыл было рот, но тут же одернул себя. Однако мессир де Ногарэ произнес ласковым ободряющим тоном:
– Ну же, мой славный Шапп… мои любезные спутники по работе прекрасно знают: я в первую очередь ценю не прекрасный почерк, хотя и его тоже, а живой и преданный ум, способный прийти на помощь моему, не вовлекая меня в скверные ситуации… чего я никогда не прощаю. Знайте же, что мы сердечно беседуем, обмениваясь предположениями, гипотезами, слухами… никаких утверждений.
Радость, которую испытывал Эмиль с самого начала аудиенции, стала еще сильнее. Боже мой, сам советник, к которому король прислушивается больше всех, – советуется с ним, ничтожным секретарем, интересуется его умозаключениями… Какое наслаждение!
– Хорошо… тогда если… я с вашего позволения осмелюсь предположить… хорошо… те несколько фраз, которыми обменялись монсеньор де Валуа и его бальи шпаги, были трудны для моего понимания. Но брат короля настаивал, что его вовсе не интересует, будет ли пойманный убийца детей настоящим или нет.
– Значит, согласно вашему подробному рассказу, именно на это мессир д’Эстревер ответил: «Однако нам нужно раскрыть это дело, чтобы, когда мы достигнем того, чего желаем, эти убийства прекратились».
– На это монсеньор де Валуа сказал: «И уничтожить убийцу, чтобы он снова за это не взялся и не навлек подозрение на… подлинно виновного, который уже найден»! – подчеркнул Шапп.
– Однако! Черт возьми… И как бы вы с этим поступили, мой славный Эмиль?
Молодой человек бросился будто в омут с головой, уверенный, что мессир де Ногарэ пришел к тому же совершенно невероятному выводу.
– Я предполагаю, раз уж мне это позволено, – разумеется, без всякой увереннности… А если монсеньор де Валуа хочет доставить монсеньору Жану Бретонскому какие-то трудности в его владении Ножан-ле-Ротру? А в этом случае что может быть более действенным, чем чудовищное дело с убийством детей и бальи, который не способен расследовать преступление? Что яснее всего продемонстрирует беспечность и нерадение, которые царят в этом прекрасном городе?
– Хм… А также вызвать раздражение короля против своего брата и, не исключено, что и силой восстановить власть сеньора над этими землями. Любопытное рассуждение… Во всяком случае, Изабелла, дочь Карла Валуа, будучи супругой внука Жана… но почему в таком случае просто не подождать его кончины? – заметил Ногарэ.
– Которая может и запоздать. Тем более что Жан, сын Артура, всего лишь внук Жана Второго. Наследование же свойственников может вернуться к Валуа с большим опозданием. К тому же кто сказал, что прямой наследник, который родится от этого брака, не продемонстрирует властный характер своему деду Карлу, если его отец все-таки станет в свою очередь герцогом Бретонским?
[176]
Положив наконец перо, которое в продолжение всего разговора не переставая вертел в пальцах, советник произнес:
– И правда, я должен поразмышлять.
Почувствовав, что ему самое время удалиться, Эмиль Шапп встал и поклонился. Но мессир де Ногарэ остановил его коротким нервным движением.
– Повторите, что сказал мессир д’Эстревер про палача из Мортаня.
– Мессир бальи шпаги Перша уточнил, что речь идет о прекрасном исполнителе, который не просит никакого вознаграждения за эту работу. Я не знаю, в чем она на самом деле состоит. Исполнитель Высоких Деяний Мортаня делает это для помощника бальи в обмен на разрешение ознакомиться с записями с процессов. Упомянув об этом, мессир де Тизан просто рассыпался в похвалах.
Опустив подбородок на молитвенно сложенные руки, Гийом де Ногарэ слушал с неослабевающим вниманием, которое льстило самолюбию Эмиля.
– Хм… что же с этим делать? Эмиль, я полагаю, что мы с вами прекрасно понимаем друг друга. Скажите, брат короля очень нуждается в ваших услугах?
От радости сердце молодого человека едва не выскочило у него из груди.
– Не особенно, мессир… У монсеньора де Валуа четверо секретарей… у которых очень мало работы.
– Что объясняется лишь необычайными организаторскими способностями Карла де Валуа.
Заметив иронию в его словах, Эмиль лишь слегка наклонил голову.
– Я мог бы осторожно внушить королю, что моя служба ему требует дополнительных рук… До встречи, мой славный Эмиль. До очень скорой встречи.
32
Окрестности Мортаня, октябрь 1305 года
В сопровождении пса Энея, который вывалил язык едва не до земли, радуясь новому приключению, Венель-младший тем же вечером пришел к высокой двери своего жилища. Он чувствовал себя совершено разбитым, но скачка на Фрингане утомила его гораздо меньше, чем все эти встречи и пребывание в Ножан-ле-Ротру. А может быть, громадная усталость, которую он ощущал, была следствием глубокого разочарования: ведь он уже успел поверить в невиновность Эванжелины Какет. Чистосердечный рассказ Мадлен Фроментен оказал на него действие, подобное удару кнута. Ардуин пытался хладнокровно рассуждать: ведь гораздо лучше, что от его руки погибла убийца, а не дурочка, которую оклеветали. Но тогда откуда это сожаление, поднимающееся из самой глубины души? Ведь это же эгоизм и ребячество – жалеть о том, что не установил справедливость – другую справедливость, свою… К тому же и глупость, потому что справедливость и так уже исполнена.
