Вещал речами мудро Круг,
Цвело надеждой это лето,
и тополей кружился пух.
Несли к собору из музея
Знамена, стяги, бунчуки
И, дикой местью пламенея,
Восстав, дралися казаки.
А там, где раньше были дачи,
Полков младых ковалась крепь.
Блестел собор с горы иначе —
Иной теперь вставала степь!
– Боже! Алексей, этот подъесаул написал о нас всех, о всем нашем несчастном поколении, о том, что творилось полтора-два года назад под Мелитополем, Ростовом, Новочеркасском, – с трепетом и слезами на глазах шептал Космин, тряся Пазухина за рукав.
– Да, это стихи о нас и о нашей России, – соглашался хмелеющий Усачев.
– Ну, ничего, есть еще у нас порох в пороховницах, господа! – отвечал есаул.
– Надолго ли хватит? – спрашивал Космин.
Британцы, танки и французы.
Как дань восторгов и похвал,
Надели бнглийские блузы
И гимназист, и генерал.
Кто не был бодр, кто не был весел,
Когда на карте за стеклом
ОСВАГ победный шнур повесил
Между Одессой и Орлом?
И все надежды были правы —
На север мчатся поезда.
Тускнеет среди Белой славы
Пятиконечная звезда.
И как прекрасен и возвышен
Высокий слог газетных слов,
И всем нам чудится, что слышен
Кремлевский звон колоколов.
И блещут радостные взоры;
Под громы дальних канонад,
Как порох, вспыхивают споры —
Кому в Москве принять парад,
Кто устранит теперь препоны,
Когда еще повсюду мгла, —
Орел двуглавый без короны
Или корона без орла?
Дымится Русь, сгорают села,
Пылают скирды и стога,
И ныне я с тоской веселой
Топчу бегущего врага,
Скача в рядах казачьей лавы,
Дыша простором диких лет.
Нас озаряет прежней славы,
Казачьей славы пьяный свет,
И сердце все запоминает, —
Легко сечет казак с плеча,
Но кровь на шашке засыхает
Зловещим светом сургуча! —
читал казачий поэт уже без листа.
– Да, Кирилл, ты прав. Надолго ли хватит нам еще пороха? – с тоской прошептал уже пьяный Усачев.
* * *
Командование Красной армии в короткий срок сформировало ударную группировку войск, которым была поставлена задача взять Воронеж и разгромить правофланговые соединения самых боеспособных частей армии Деникина с последующим наступлением на Курск в тыл главных сил Добровольческой армии. В состав этой группы входили: 4-я и 6-я конные (самые боеспособные) дивизии корпуса Буденного с подчиненными ему конной группой Филиппова и 56-й кавалерийской бригадой, 42-я стрелковая дивизия и 13-я кавбригада 13-й армии. Вспомогательная роль в данной операции была возложена на 12-ю стрелковую дивизию 8-й армии. В целом в ударной группе было 12 тысяч штыков, 8,4 тысячи сабель, 94 орудия, 351 пулемет.
Ей противостояли: 3-й Кубанский генерала Шкуро, 4-й Донской генерала Мамонтова, а также приданные им конный корпус Добровольческой армии и 3-й конный корпус Донской армии (всего: 5,3 тыс. штыков, 10,2 тыс. сабель, 60 орудий, 337 пулеметов, 6 броневиков, 3 танка).
Главный удар красных в направлении Воронеж – Касторная наносил 1-й Конный корпус Буденного (7600 сабель, 147 пулеметов, 21 орудие). Непосредственная задача, поставленная корпусу командованием, заключалась в том, чтобы встречным боем разгромить 4-й Донской и 3-й Кубанский корпуса противника в районе Воронежа и создать условия для выхода 8-й армии к реке Дон (до Яндовища на севере включительно).
* * *
Светало. Медленно и лениво в морозной дымке на востоке поднималось тусклое солнце над степным простором, над ярами, балками и высотами. Медленно кружились и падали на землю большие, красивые снежинки. Покров распускал свои крылья и господствовал над степью. Канонада временно прекратилась. Все замерло. Замерло в ожидании чего-то страшного, судьбоносного, «как бы на полчаса». И настало время молитвы. Многие молились в тот час, кто тайно, в душе, сжимая и ощупывая нательный крестик под красноармейской гимнастеркой без погон, а кто открыто, накладывая крестное знамение себе на чело, живот и рамена гимнастерок, френчей и черкесок с погонами. Но все это были люди одного, единого великорусского племени и единой российской семьи народов, разделенные Гражданской братоубийственной войной.
По балкам и логам юго-восточнее Воронежа почти скрыто от оптики биноклей быстро двигались многотысячные массы конницы, кавалерии и стрелков, погромыхивали передки орудий, щелкали затворы винтовок и пулеметов, тянулись, поскрипывая колесами обозы со снарядными, патронными ящиками, цинками, снаряжением, ревели быки, ржали кони.
Батарея, в которой служил Космин, была ночью развернута на высоте. За спиной артиллеристов в нескольких верстах была железная дорога. Шел седьмой час утра. Артиллеристы не успели толком окопаться в мерзлой земле, как наступило утро 19 октября. Справа и слева от артпозиции наблюдалось и слышалось передвижение больших масс конницы.
– Где мы сейчас, господин штабс-капитан? – спросил Космин у командира батареи.
– Позади нас Воронеж. Левее – большое село Острожка, верстах в пяти. Южнее, верстах в двадцати, Рогачевка, а вон там где-то Хреновое, – отвечал Лукин, рассматривая карту при свете фонаря. – Красные, как я понимаю, – там и там, – указал он рукой на восток и северо-восток от позиции.
Вскоре совсем развиднелось, и офицеры в бинокли увидели, как восточнее, с высот за длинным и широким логом на них шли цепи бойцов в серых шинелях. Над их головами реяло красное знамя.
– Ба! Господа, да они в лаптях! – воскликнул штабс-капитан Лукин.
– А ведь действительно в лаптях! – подтвердил с удивлением Космин.
– Видать, молодое пополнение у красных. Сапог для них не нашлось. Как призвали в войска, так и отправили в бой в лаптях. Уж верно, необученных, необстрелянных, а в атаку послали.
– Обстреливать их, к сожалению, придется нам! – произнес Космин, отнимая бинокль от глаз и прячась за щит орудия, ибо засвистели первые пули.
– Почему же к сожалению, подпоручик? – спросил Лукин.
– Потому, что свистят пули и сейчас здесь далеко небезопасно, – отвечал Космин.
– Поясните точнее, подпоручик, вы вроде бы не робкого десятка, – попросил Лукин, также находя место за щитом.
– Да потому, что эти крестьянские парни уж точно умеют хорошо пахать землю, но пока не научились воевать.
– Если бы их не призвали в войска большевики, их бы призвали мы.
– Выиграла бы от того Россия? – скептически спросил Космин.
