* * *
Летнее Средиземноморское марево стояло над островом Лемнос. Северо-восточный ветерок дул со стороны пролива Дарданеллы, освежал небольшие пляжи и береговые скалистые уступы, долины и рощи, улицы и площади небольшого городка, именуемого Кастрон. Дул и уносился далее на юг в лазурные просторы Эгейского моря. Полотнища светлых палаток полевого лазарета надувало ветром, как паруса уходящих куда-то в неизвестность кораблей. Во всем чувствовались бренность и изменчивость человеческого бытия. В воздухе пахло чем-то полынно-солоноватым. То ли ветер приносил запах морского прибоя, сеявшего мелкие морские брызги, то ли запах сохнущих и гниющих водорослей, выброшенных волнами на берег, то ли запах зреющего в садах миндаля. Для казаков-эмигрантов, поселенных Антантой на Лемносе, все казалось необычным и странным. Им, привыкшим к запахам степного разнотравья, сухого травостоя и полыни, воздух средиземноморского острова не нравился, казался горьким, влажным, даже сырым. Для них это был горький воздух чужбины. Все чувствовали и понимали, что после стольких лет войны, борьбы, трудов, пота и пролитой крови они теперь только в самом начале нового этапа испытаний, в начале нового, неизведанного пути, определенного выбором пути изгнания…
Туроверов, исхудалый, с синими тенями под глазами, но восстанавливающийся после ранения в Крыму и пережитых испытаний, читает стихи в большой палатке госпиталя, служившей столовой. На нем полинявшая офицерская гимнастерка с погонами, галифе, начищенные до блеска сапоги. Но шашки на боку уже нет… Народу собралось человек с полста. Все больше младшие офицеры, от хорунжего до есаула, да порой и простые казаки, знавшие Николая. Молодой поэт волнуется, слегка порозовели скулы, но слова тверды, как сталь, а в голубых глазах – холодный огонь.
1
– Уходит дымный контур Аю-Дага,
Остались позади осенние поля.
На юг идет за пеной корабля
Стальных дельфинов резвая ватага.
Вчерашних дней кровавая отвага
Теперь для нас неповторимый сон.
Даль придавил свинцовый небосклон,
Все больше верст на циферблате лага.
2
Помню горечь соленого ветра,
Перегруженный крен корабля;
Полосою синего фетра
Исчезала в тумане земля;
Но ни криков, ни стонов, ни жалоб,
Ни протянутых к берегу рук.
Тишина переполненных палуб
Напряглась, как натянутый лук;
Напряглась и такою осталась
Тетива наших душ навсегда.
Черной пропастью мне показалась
За бортом голубая вода,
И, прощаясь с Россией навеки,
Я постиг и запомнил навек
Неподвижность толпы на спардеке,
Эти слезы у дрогнувших век, —
Туроверов замолкает и склоняет голову.
В палатке стоит гробовая тишина, и слышны только тяжелые вздохи и женские всхлипывания. Николай отыскивает глазами свою любимую в белом платке сестры милосердия с крестом на челе. Глаза ее увлажнены. Она склоняет голову в знак одобрения. Взгляд его голубых глаз теплеет. Он продолжает читать:
– Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Все не веря, все не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь все плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо.
Покраснела чуть вода…
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда…
Иваныч, сидевший в первом ряду слушателей, вытирает слезу, накатившую на глаза, и, покрутив головой, тихо произносит себе под нос:
– Да, было дело… Виноват я… прости, Николаич, недоглядел…
Обросший бородой и усами, поседевший в висках и слегка постаревший, в темной черкеске есаул Пазухин молча глядит в глаза своей жене. Та с любовью во взгляде кивает ему головой.
– Господин подъесаул, прочтите что-нибудь о тех страшных, но прекрасных боевых днях, – просит Алексей.
– Гм-м. У меня недавно родился небольшой набросок. О событиях зимы – весны 1920 года. Верно, многие помнят о нашем отступлении к Новороссийску. Не знаю, удачно ли… но прочту:
Было их с урядником тринадцать
– Молодых безусых казаков.
Полк ушел. Куда теперь деваться
Средь оледенелых берегов?
Стынут люди, кони тоже стынут,
Веет смертью из морских пучин…
Но шепнул Господь на ухо Сыну:
Что глядишь, Мой Милосердный Сын?
Сын тогда простер над ними ризу,
А под ризой белоснежный мех,
И все гуще, все крупнее книзу
Закружился над разъездом снег.
Ветер стих. Повеяло покоем.
И, доверясь голубым снегам,
Весь разъезд добрался конным строем,
Без потери к райским берегам, —
изрек поэт и замолчал.
Слушатели вздыхают. Аплодисментов нет. Пазухин смахивает навернувшуюся слезу и творит крестное знамение.
* * *
Власти не переставали искать Антонова, но до августа 1921 года о нем ничего не было слышно. В августе были получены сведения, что Антонов с небольшой группой партизан скрывается в лесу на участке Паревка – Рамза. Этот участок был оцеплен и прочесан; захватили несколько повстанцев, но самого Антонова не обнаружили. Среди захваченных оказался адъютант Антонова Иван Старых. От него позднее узнали, что вождь восставших, находившийся на оцепленном участке, приказал шестерым партизанам сдаться красноармейцам. Расстрелять их, как добровольно сдавшихся, красные были не должны, а об Антонове они обещали молчать. После того как схватили шестерых повстанцев, оцепление было снято. Антонов со своими партизанами благополучно перебрался на другой берег и скрылся. На этом сведения о вожде тамбовских крестьян вновь оборвались. Где скрывался Антонов до мая 1922 года, неизвестно. Предполагали, что он находится в лесистых районах на границе Кирсановского и Борисоглебского уездов.
Ранней осенью 1921 года советской власти наконец-то удалось полностью овладеть ситуацией в Тамбовской губернии. Восстание крестьян было удушено газами и потоплено в море крови. Следом началась так называемая «зачистка».
Советская власть проводила ее силами ВЧК, ВОХР, а также наемников– «интернационалистов» (латышей, венгров, китайцев). По приказу Полномочной комиссии ВЦИК РСФСР и командующего войсками в Тамбовской губернии были созданы концлагеря смерти. История донесла до нас сведения о 10 таких лагерях, но, по всей видимости, их было гораздо больше. В задачу карателей входили арест и водворение в лагеря семей повстанцев, включая стариков самого преклонного возраста, а также женщин с грудными младенцами и детей школьного и дошкольного возрастов. При этом по приказу М. Тухачевского детей отделяли от матерей и родственников. Матерям разрешалось оставлять при себе только тех, которых они кормили грудью. Кроме этих несчастных в лагерях очутились люди, волею судьбы, по разным причинам, оказавшиеся на территории Тамбовской губернии в это время. Среди них были и «заложники», которые были взяты в ходе подавления восстания «на всякий случай», в силу Постановления Полномочной комиссии ВЦИК за № 116 от 23 июня 1921года.
