На шестой день утром уже семьдесят камнеметов пустили в стену града большие камни. Прясла стен в трех местах обрушились, заваливая ров. Монголо-татарская рать числом не менее пяти тысяч человек медленно двинулась на приступ, гоня перед собой тысячу пленных русичей, защищаясь ими, как живым щитом. Пороки ударили по городским постройкам огненными снарядами и зажгли город с напольной стороны. Передние ряды воинов и пленников несли на плечах сотни бревен, длинных, тяжелых лестниц. Ни одной стрелы не полетело от стен Рязани, пока враг не дошел до кромки рва. Огромная рать прекратила движение вперед лишь на несколько минут. Татарские вои подняли щиты над головами. Но лишь тогда, когда передние ряды ее стали заваливать ров бревнами и громоздить над валом примет к обрушенным пряслам стены, оставшиеся в живых русские стрелки ударили из луков по центру и задам татарской рати. Неистовый рев и крики разнеслись над вражеским строем. Сталкивая в ров полоняников, татары рванулись на приступ по наведенным мостам, не дожидаясь, пока будут положены последние бревна. Значительная часть воинов перекидывала сразу три-четыре лестницы через ров и перебиралась к валу. Те, что были в стороне от проломов, устанавливали и прикладывали лестницы к стенам, лезли по ним на верхний ход через заборола. Через полчаса рязанские вои и гражане, взявшиеся за оружие, были смяты и перебиты у стен. Холодным, серым днем 21 декабря 1237 года как огромный костер полыхала охваченная пламенем Рязань. Защитить внутренние линии укреплений города было уже некому. Взяв Детинец, татары ворвались в соборный храм Пресвятой Богородицы и там посекли мечами всю семью покойного рязанского князя Юрия — мать его княгиню Агриппину, снох и молодых княжон. Затем ограбили и зажгли Божий храм, затворив его и предав в нем огню епископа и священников. Ни один христианин-несторианин из монгольской рати не вступился за священство и не пытался тушить зажженный собор. Монголо-татарские воины добивали последних защитников на улицах горевшего города. Страшная картина погибели и разорения оставлена нам автором «Повести о разорении Рязани»: «А во граде многыхъ людей, и жены, и дети мечи исекоша. И весь град пожгоша, и все узорочие нарочитое, богатство резанское поимаша. И храмы Божия разориша, и во святыхъ олтарехъ много крови пролияша. И не оста въ граде ни единъ живых: вси равно умроша и едину чашю смертную пиша. Несть бо ту ни стонюща, ни плачюща — и ни отцю и матери о чадех, или чадом о отци и о матери, ни брату о брате, ни ближнему роду, но вси вкупе мертви лежаща».
* * *
Через неделю монголо-татарская рать, двигавшаяся по крепкому льду замерзшей Оки, словно по ровной дороге, занесенной первым снегом, подступила к одному из самых больших городов Рязанской земли — Коломне, лежащей при впадении реки Москвы в Оку. Далее на север начинались владения Владимиро-Суздальских князей. Оттуда уже подошли полки из городов Залесской Руси. Привел их сын великого князя Всеволод Юрьевич. К ним же присоединился полк князя Романа Ингваревича, не успевшего соединиться с войском рязанского князя Юрия на реке Воронеж. Сторожевой полк владимирского воеводы Еремея Глебовича был верстах в десяти южнее Коломны — где-то на ошеем берегу Оки.
С утра было морозно и прозрачно Легкое солнечное сияние проступило на розовеющем небе. Русские полки под владимирским, суздальским, московским и коломенским стягами встали в двух верстах западнее слияния Москвы-реки и Оки. Ошее плечо войска упиралось в берег Москвы. Князья ждали вестей от сторожевого полка. Еремей Глебович обещал прислать известие о татарах еще рано утром, но что-то с этим не торопился. Прошло еще полчаса в тяжелом ожидании. Вои и кони мерзли на холодном восточном ветру. Но вот в застывшем русле Москвы-реки появились всадники. Князь Всеволод Юрьевич повеселел и улыбнулся. Однако следом улыбка на его молодом лице сменилась удивлением, и он с вопросом взглянул на Романа Ингваревича. Тот тоже, казалось, не понимал что происходит. По руслу реки в сторону Коломны скакало уже несколько сот всадников. Передние что-то кричали стоявшим на прибрежном взгорке русским воям. Те же, что были в задних рядах скакавших, натягивали тетивы луков и пускали стрелы, развернувшись назад. Позади них саженях в тридцати неслись, охватывая русичей с ошеего берега, сотни воинов в мохнатых лисьих и волчьих шапках и в тулупах, вывернутых мехом наружу. Они осыпали стрелами отступавших. Еще через минуту из-за прибрежного холма прямо перед русским войском показались бежавшие от татар другие верхоконные вои сторожевого полка. Они стремительно приближались, и князья поняли, что среди них сам Еремей Глебович со своим стягом. Татары были совсем близко. Их конная рать, развернувшаяся лавой, охватывая отступавших с плечей, неслась на русские полки. Еще через минуту передние ряды русских, едва успевшие выставить копья перед собой, приняли мощный удар татарской конницы. От этого удара русичи попятились и стали медленно отступать. Напор татар был силен, и все же они не заставили бежать русские полки. Те, отстреливаясь из луков, и отбиваясь копьями и секирами, теряя людей, отходили в сторону Коломны. Через полчаса русские полки оказались уже у рвов, валов и надолбов предградья. Здесь их поджидал пеший полк, собранный из смердов окрестных сел и гражан Коломны. Когда татарская лава вошла в соступ с пешцами, что выставили перед собой сотни копий, то многим лихим наездникам и ратникам Великой Степи пришлось распрощаться с жизнью. Другие навсегда запомнили силу удара страшной русской рогатины. Поваленные на землю татарские кони надрывно ржали, давя своей тяжестью сраженных всадников, и заливали черной кровью белый русский снег. Татарская лава, казалось, уже придавившая русские полки к надолбам, отхлынула и стала собираться на прибрежных холмах Москвы-реки и на ее льду. Среди татар царило явное замешательство.
Бату-хан в сопровождении своих сродников: Хорду, Тангута, Бури и Байдара привел два тумена к русскому граду Коломне только в полдень. Град был цел и невредим, а у рвов, валов и тыновой стены, построенной перед градом, стояло ощетинившееся копьями русское войско числом до пяти тысяч воинов. Однако самым страшным известием для хана было то, что в бою у надолбов погиб его сородич молодой Чингизид Кулькан. Бату не поверил и приказал доставить сраженного сродника пред свои очи. Воины исполнили повеление, и через четверть часа тело Кулькана уже лежало перед ханом на кошме, залитой кровью. В груди и под сердцем у юноши зияли две страшные кровавые раны. Даже кольчуга не спасла царевича от железной стрелы и тяжелой рогатины. Раскосые глаза его были полуприкрыты и ангел смерти уже тронул своей рукой его бледное и похолодевшее чело. Бату прошептал сквозь плотно сжатые губы какую-то страшную клятву и, скрипнув зубами, отвернулся. Он думал о том, что никогда еще не было такого, чтобы в открытом бою погиб Чингизид. Тем более такое невозможно было допустить в отступлении. Но отступления не было, воины сражались до конца. Тысячники вывели их из боя только после гибели Кулькана. Следовательно, виновных не было. Теперь надо было громить урусутов. Он развернулся, и, не глядя на погибшего сродника, велел Тангуту немедля послать к Субутдаю и поторопить его с прибытием и подвозом метательных машин. Через час мохнатые заиндивелые вонючие верблюды притащили первые два десятка камнеметов, поставленных на деревянные полозья. Те были установлены перед русским полком, стоявшим у ворот предградья. Перед камнеметами были поставлены лучники и пленные урусуты. Батый приказал бить сначала камнями, а потом зажигательными снарядами. Сродника же Бури послал с тысячью взять княжеский городок на реке Осетре. Спрятав недовольный взгляд от рысьих глаз хана, Бури склонил голову, и отправился выполнять его волю.
