Тем временем женщина вошла в дом. В избе было хорошо натоплено, царил полумрак, ибо горела лишь лампада перед образами, да две свечи на столе, видимо принесенные им. Там же стояли большая крынка, две деревянных кружки, мед в туеске, лежали каравай свежего хлеба и две деревянные ложки. Она поняла, что все это купил и привез он. Осмотревшись, Неле перекрестилась на образа, стала снимать шубку. Тут вошел Горислав. Они опять бросились в объятья друг другу. Она заметила, что он вымылся и выпарился в бане, что оделся во все чистое и от него не пахло хмельным. Заметила потому, что когда уезжала с Городища, почти все дворовые и вои уже были хмельны. Потом он отпустил ее из своих объятий, прочел молитву, налил им обоим медовухи и они выпили. Весь тот вечер они долго говорили о своих чувствах, просили друг у друга прощения за былые обиды и радовались встрече. Но она уже знала, что через день они расстанутся вновь. И эта нынешняя встреча могла быть для них последней.
Когда они уже лежали в постели, застеленной на лавках овчинами и холщовой полстью, она, гладя его перстами по груди, и, узнав от него, куда он уходит, стала умолять его поберечь себя. Она хорошо представляла, с кем ему скоро предстоит драться, и потому сейчас в его объятиях трепетала от ужаса и скорби. Он излил на нее поток страсти, нежности, и она ненадолго успокоилась. Когда страсть миновала и они, покрытые мелким бисером пота, откинулись на постель навзничь, Неле попросила Горислава выслушать ее. Он молча посмотрел ей в очи. Она рассказывала ему о своей юности, о той войне, когда ее и сестру изнасиловали и полонили, о своей нелегкой жизни здесь на Руси и в Ливонии. Он внимательно слушал и не перебивал, как случалось, хотя многое уже слышал от нее. Когда во время рассказа она заплакала, он стал успокаивать и целовать ее, а потом просил у нее прощения за тех людей, что когда-то сделали ей больно, и за себя; за свое пьянство, за грубость и невольные обиды. Она успокоилась, продолжала говорить и, наконец, дошла до самого главного, того, о чем сегодня ей хотелось сказать. Она просила Горислава не проливать невинной крови в этой войне, щадить обессилевших, раненых и безоружных, просила его поцеловать на этом крест. И он, немного помолчав, обещал ей и сделал так, как она хотела.
* * *
Псков брали изгоном на рассвете. Сторожу у новгородской дороги сняли ножами без единого крика. Русская конница ворвалась в Запсковье еще когда сиреневые мартовские сумерки только-только стали рассеивать мрак ночи. Город спал. Кованые копыта коней загремели по бревенчатой мостовой. С ходу новгородцы ворвались на мост через Пскову у храма Козьмы и Домиана. Одновременно конница пошла по льду у храма Богоявления в Запсковье и у Гремячей горы. Немцы и их сторонники не ожидали нападения. Но на мосту и у ошего берега на льду завязалась ожесточенная схватка. Здесь немецкие и псковские лучники пустили в нападавших сотни стрел, и это ослабило натиск новгородцев. Князь Александр был здесь же и лично возглавил второй натиск на оший берег Псковы. Новгородцы и суздальцы, опустив копья, тронули коней в соступ и сломали сопротивление лучников у берега.
Те отступили к Городцу. Когда княжеские войска овладели берегом, в Кроме ударили в било, призывая защитников града к сполоху. Тем временем русская конница и пешцы, перейдя речной лед, уже ворвались в Окольный город. Там сопротивления практически не было.
Уже совсем рассвело, когда княжеские войска стеклись к стенам Городца. Бой шел на улицах. Загорелись первые постройки. Немцы пытались перекрыть вход в укрепление. Но отступавшие все прибывали, не давая закрыть ворота. Русичи уже думали подводить таран, но оборонявшиеся не успели закрыть и укрепить запором воротные створы. Князь велел немедля крушить ворота. Пешие новгородцы с рогатинами, снося все перед собой тяжелыми секирами, успели продеть между закрывавшихся створ несколько ослопов и бревен. Немцы пытались выбить бревна и сдвинуть створы. Тяжелые дубовые ворота скрипели и не подавались ни в одну, ни в другую сторону. Петли готовы были сорваться. К воротам сбежалось уже более сотни воинов. Надавливая бревнами как рычагами, новгородцы через пять минут, все же отворили ошую створу и рванулись вперед. Но тут их ожидали стрелы и копья врага. Здесь погибло и было ранено более двадцати человек. И все же русичи ворвались в Городец. Тогда-то и началась решающая сеча. Немцы дрались не на жизнь, а на смерть. Многие, запершись в домах, били из окон стрелами, другие, укрываясь щитами и собравшись в кучи, отбивались копьями и мечами на улицах, перекрестках, у храмов. Новгородцы рассекали двери домов, вламывались внутрь и били сопротивлявшихся без пощады. Там, где это не удавалось, зажигали дома, выкуривая сопротивлявшихся. Тех, что оборонялись на улицах, засыпали стрелами. Через два часа после начала приступа все было кончено. Псков был в полной власти новгородцев и их князя.
В Кроме немцев не было. Там засели сторонники Твердилы. С ними повели переговоры, обещая им жизнь, если они сдадут град. В случае приступа и захвата Крома силой князь Александр пообещал всем переветникам, оставшимся в живых, виселицу. Через полчаса после этого послания в Кроме открыли ворота и подняли руки вверх. На милость победителя сдались и оба немецких фогта с их окружением. Этих Александр Ярославич отправил в Новгород. Псковских же переветников велел сажать в поруб и обещал псковичам и новгородцам, что те будут судить их до окончанию войны.
* * *
Через два дня княжеские войска вошли в полуразоренный и сильно обезлюдевший Изборск. Многие изборцы, давно оставившие град и разошедшиеся да окрестным весям, быстро собирались в городе. Князь Александр призвал изборских мужей совокупить свои силы с русским войском, и несколько сот человек изборцев встало под знамя псковского полка. Всем остальным князь велел крепить град и готовиться к обороне в случае нового прихода немцев и их сторонников. Затем русские полки оставили Псковскую землю и пошли на Запад. Чудская земля встретила их последним снегопадом и сильной оттепелью. Начался паводок, и войска остановились на несколько дней в небольших чудских весях верстах в тридцати от рубежей Русской земли. Далее идти было невозможно. Реки вышли из берегов и подтопили лед. Снег стаял весь, дороги раскисли и представляли из себя месиво, по которому и кони шли с большим трудом. Следом бурное половодье унесло талые воды в реки и низины.
Князь Александр не находил себе места. Он прекрасно понимал, что немцы и его противники сейчас, споро как никогда, собирают силы. Из Медвежьей Головы в русский стан явился русский перебежчик-пскович. Тот сообщил, что на помощь орденским немцам пришел отряд датского короля около трехсот пятидесяти конных и пеших доспешных воев. Юрьевский же бискуп призвал всех латинян и их союзников вступать в ополчение. Юрьевцы уже собрали рать и двинулись на юг в сторону Медвежьей Головы. Это известие вывело из себя и взбеленило князя Александра. С трудом удержав себя в узде, он уединился и предался молитве.
В ту же ночь на 27 марта ударил сильный мороз. Воды рек, вышедшие из-под зимнего ледяного панциря, вновь сковало льдом. Наутро поля и дороги подмерзли, подсохли и стали проходимы. Утром 27 марта на военном совете решали, куда теперь нанести главный удар. Князь Андрей и большинство воевод думали, что надо брать Юрьев. Однако князь Александр настоял на своем, и решено было идти на Медвежью Голову. По его велению к городу отправили конный полк числом до тысячи воинов под рукой «посаднича брата» Дамаша Твердиславлича и сотского Кербета. Главной их целью было попытаться взять город изгоном, если же не получится, то окружить его и готовить осаду. Пешие полки двинулись вслед Дамашу, а вся остальная конница была отправлена в «зажитье». Велено было не жалеть ни немцев, ни чуди. Дымами бесчисленных пожаров закурилась Чудская земля. Их огненное, зловещее зарево позволяло порой ночами видеть как днем. Отряды русской конницы начали опустошать землю чуди — Унгаунию.
