Этим закончил свою долгую повесть Борис Творимирич. Был уже довольно поздний час. Ближние бояре разъезжались по домам. Вздыхая и крестясь, ушел в гридницу дядька Феодор Данилович. А княгиня и княжичи, совершив краткую молитву, отошли ко сну. Но долго еще горело несколько свечей в большой палате княжьего терема. Это князь Ярослав Всеволодович все выспрашивал и выведывал у мудрого и знающего боярина о том, что видел он и слышал в пути, возвращаясь в Залесскую землю через Южную Русь.
Глава VII. Погоня
Несколько дней Федя и Алексаша все вспоминали подробности повести о небывалом хождении Бориса Творимирича и его дружины. Все будили и будоражили отроческое воображение древние и почти сказочные, далекие города: Цареград, Солунь (Фессалоника), Арта, Никея, Амастрида, что живописно раскинулись среди высоких гор и долин или у берегов лазурных морей. Виделись им великолепные городские соборы и каменные терема высотой с храмы и царские дворцы невероятной красоты. Грезились им большие мощеные брусчатым камнем и плитами площади с возвышающимися статуями из мрамора и бронзы, наполненные народом с разным цветом кожи, глаз и волос, торги с разными диковинными товарами и животными, слышалась им разноязыкая речь, песни и дивная, незнакомая музыка. Представляли они себе греческих, болгарских, валашских и половецких воев на лошадях и с оружием. Во главе их были смелые воеводы, князья и цари. Спорили между собой Федя и Алексаша о том, кто же был самый лучший царь и воевода в рассказе Бориса Творимирича. Федя утверждал, что самый смелый, сильный и умный был болгарский царь Иоанн Добрый. Алексаша не соглашался. Ему тоже нравился болгарский царь Иоанн, но внутреннее чувство подсказывало ему, что все же, наверное, умнее Иоанна Доброго был эпирский царь Феодор Ангел или, скорее всего, никейский император Феодор Ласкарис. С Федей Алексаша особенно не спорил, так как Федя был старше и, возможно, знал больше. Но никакие усилия Феди не могли заставить Алексашу согласиться с тем, что царь Иоанн был самым лучшим царем и воеводой.
В чем были едины братья, так это в том, что главным врагом православных греков были, конечно, не турки и не армяне, а крестоносцы-латиняне, захватившие Цареград и посадившие там своего латинского царя. Смутно помнил Алексаша и получше помнил Федя, как несколько лет назад их батюшка князь Ярослав уходил в поход к Новгороду Великому с переславским полком. Матушка тогда и позже рассказывала им, что воевал батюшка в Чудской земле латинян — немцев, датчан и ливь. Дрались тогда русские полки против латинян, защищая народ чудь, называемую эстами. Знали братья, что воротился батюшка с победой, но только потом начались в Новгородской земле которы. Не смогли сговориться между собой тогда русские князья и новгородцы. Вскоре латиняне вновь напали на эстов и захватили их главный град Юрьев. С той поры водворились латиняне у самых рубежей Русской земли.
Не один раз после рассказа Бориса Творимирича Федя и Алексаша подходили к батюшке и просили поведать им о том, каковы есть из себя эти латыняне и какое у них оружие и доспехи. Похожи ли они на тех фрягов и франков, о которых повествовал Борис Творимирич. Князь Ярослав вроде и не отмахивался от старших сынов, но второпях, за делами, рассказывать не любил, а только обещал, что расскажет потом. А следом, задумавшись на мгновение и посуровев глазами и ликом, ответствовал им строго:
— Аше ли не скажу, своима очами имата виждите и сведете.
Несколько дней подряд что-то сильно беспокоило князя Ярослава. Вечерами приезжали какие-то вестоноши, с кем князь вел беседы с глазу на глаз. Сильно волновали его нестроения в Новгороде Великом. И вот, как миновали Святки, пришла из соседних, западных русских земель недобрая весть. Нагрянула на новгородский град Торжок литовская рать. Не ждали, не чаяли новоторжцы этой беды. Литва повоевала и выжгла все окрестности вокруг города, ограбила и перебила многих купцов, перехватила многие обозы с товаром и продовольствием, перекрыла все подступы и дороги к Торжку, взяла его в осаду. Еще хуже было дело в Торопце и Торопецкой волости. Град Торопец уже седмицу как был в осаде, а может быть, уже взят литовцами. Торопецкий князь Давыд с малой дружиной ушел к рубежам Новгородской земли и ждал от Новгорода помощи. Тысячи русских смердов с женами и детьми оказались полонены литвой. Но никакой помощи из Новгорода не последовало. Лишь прискакали из Торжка посылы, умолившие князя Ярослава не откладывая выступать в поход. Говорили, что у литвы рать под Торжком не менее семи тысяч комонных воев, а может, и того более. Могло статься так, что тысячи русских полонянников угонит литва восвояси, а там ищи ветра в поле.
Вот и засобирался князь Ярослав в скорый поход. Срочно послал вестоношей в Дмитров, чтобы собрали полк числом, какой могли. Просил помощи и у московского князя — брата Владимира. Послал весть во Владимир старшему брату Юрию. Выругал негромким матерным словом новгородские вольности, дождались де. Вздохнул, вспомнив прошлогодние которы из-за Новгорода, и велел скакать гридям по всем окрестным селам и за день и ночь к следующему утру собрать весь переславский полк под княжеским знаменем у южных ворот Переславского града.
* * *
Княжеская дружина выезжала со двора рано утром, когда первые проблески солнечных лучей еще не коснулись земли. Ночью ударил мороз, но было безветрие и стояла тишина. Кружились в воздухе снежинки. Как только развиднелось, и привратник с тиуном открыли тяжелые створы ворот, комонные княжеские гриди, благословись у священника, стали быстро выезжать со двора на бревенчатую мостовую улицы во главе ближних бояр. Князь Ярослав в сопровождении княгини, дядьки и старших княжичей, одетых в полушубки и мохнатые шапки, сошел с крыльца терема. Княжеский меченоша
[99]
Василий подвел коня, держа его за повод, и взялся за ошее княжеское стремя. Ярослав Всеволодович был одет в теплый полушубок, под которым позвякивал чешуйчатый панцирь. На голове его красовалась теплая княжеская шапка с малиновым верхом и бобровой опушкой. Привычным движением руки князь проверил седловку, заложив два пальца за подпругу и потянув на себя седло за переднюю луку. Конь был оседлан хорошо и бил копытом, предчувствуя дорогу. Отворотясь от коня, Ярослав еще раз обнял Феодосию и перекрестил ее. Затем, ступив кованым сапогом в широкое ошее стремя, придержанное меченошей, вспорхнул птицей в седло и легко поддал коню шпорами в бока. Конь, не торопясь, пошел со двора. Тем временем подвели серых коней княжичам и буланого дядьке Феодору Даниловичу. Те сели в седла и выехали проводить князя до южных ворот града. Лица княжичей были встревожены. Но если Федя был молчалив и жестко сжимал губы, то глаза Алексаши были красны и заплаканы. Быстро проскакав по улице, они проехали воротную вежу, и перед ними открылись заснеженное поле, дорога, уходившая на подъем, где гарцевало и стояло много конных воинов. Сотни копий были подняты вверх, и вои раскатистым эхом приветствовавших князя. Князь снял шапку, склонил голову и поднял десную руку вверх, приветствуя полк и дружину. Священник, стоявший у ворот града, осенил все воинство крестом, и полк начал выстраиваться в колонну вдоль дороги, ведущей на Москву. Обоз полка был невелик. На полторы тысячи конных переславских воев в поход было взято лишь два десятка саней с продовольствием.
