…Но все это я узнал лишь после войны. Тогда же, в последние месяцы 43-го, бесследное исчезновение гораздо более опытных экипажей производило на нас, молодых, гнетущее впечатление. Помню, в то время я не особо верил в то, что все-таки доживу до Победы, поэтому каждый вылет воспринимал как последний, надеясь только на одно – продать свою жизнь подороже…
Вынужденная посадка
Вечер 18 декабря 1943 года, начавшийся самым обычным образом, не предвещал никаких сюрпризов. Несколько предыдущих дней стояла нелетная погода, и мы преспокойно сидели в клубе, наслаждаясь прекрасным пением щупленькой девчушки из фронтовой концертной бригады. Несмотря на внешнюю хрупкость, она обладала весьма сильным голосом, исполненным искренних, совсем недетских переживаний…
Внезапно появившийся в зале дежурный вызвал на КП шесть экипажей, в том числе и мой. Стараясь не производить лишнего шума, мы протискиваемся к выходу сквозь сомкнутый строй наших товарищей, до отказа заполнивших все свободное пространство концертного зала. Вновь война безжалостно напоминает о себе в самый неподходящий момент… А разве он вообще бывает подходящий…
В автобус, ожидавший нас у выхода, входили уже совсем другие люди – сосредоточенные, серьезные и молчаливые. «Распогодилось, – сказал Саша Андреев, – может, на «охоту» слетаем». Но желающих вступить с ним в дискуссию не оказалось. Я вообще особо не старался предугадать характер ожидавшего нас боевого задания – имевшийся у меня опыт убеждал в бесполезности подобного занятия. Поэтому все, что оставалось, – это, поудобнее устроившись на сиденье, закрыть глаза и думать о чем-то приятном…
– Необходимо нанести бомбовый удар по центральному району Хельсинки. Цель – правительственные здания. Каждый экипаж идет самостоятельно. Вылет в двадцать один ноль-ноль, – отдает приказ командир полка.
Штурман Александр Андреев
«Хельсинки, – подумал я, прикидывая в уме маршрут. – Полтора часа туда, столько же обратно». В очередной раз внимательно проштудировав данные аэрофотосъемки финской столицы и подходов к ней, мы вышли на улицу к ожидавшим нас стрелкам-радистам и стали расходиться по своим самолетам, к торпедным мостам которых «вооруженцы» уже подвесили по две «пятисотки».
Один за другим, с интервалом в десять минут, взлетают три экипажа первой эскадрильи, возглавляемые ее командиром Николаем Константюком. За ними – три наших, из второй, – Соловьева, Шарыгина и мой.
…Теперь со мной уже другой штурман – Саша Андреев. Дмитрия Смирнова перевели в экипаж Андрея Беликова, прибывшего к нам с Тихоокеанского флота. Оба офицера носили капитанские погоны, что, вероятно, и стало главной причиной этой кадровой перестановки, произошедшей по приказу Борзова.
Честно признаться, поначалу я немного расстроился. Только-только притерся к одному человеку… и все приходится начинать вновь. Но Саша оказался не менее опытным штурманом, а его веселый компанейский склад характера настолько располагал к себе, что уже через один-два совместных полета у меня появилось ощущение, как будто мы вместе уже не один месяц…
Сориентироваться в районе цели не составило особого труда – с высоты четыре километра при хорошем лунном свете береговая линия, покрытая коркой льда, просматривалась практически идеально. Итак, приглушив двигатели, захожу со стороны мыса Порккала.
– Командир! Приготовились! – кричит штурман, давая требуемый курс и скорость.
Значит, скоро… Сижу, напряженно вглядываясь в вечернее небо, чтобы не упустить момент начала зенитного огня. Хельсинки – очень серьезная цель, так что уйти отсюда без «отметин» не удастся. Порой совсем трудно преодолеть нетерпение, и ты нехорошим словом поминаешь медлительных финских зенитчиков. Конечно, про себя, чтобы не нервировать экипаж. А у самого – кошки на сердце скребут. Ведь именно в этот момент враг заканчивает прицеливание и в ближайшие мгновения откроет огонь, вполне вероятно, накрыв мой самолет первым же залпом.
И вот наконец небо моментально окрасилось вспышками разрывов. С этим я уже успел познакомиться раньше, поэтому стараюсь направлять машину в сторону ближайшего огненного шара, действуя по принципу «снаряды дважды в одну воронку не попадают». Иногда самолет резко и сильно подбрасывает: «Совсем рядом… Пристрелялись, гады!»
А я уже замер на боевом курсе. Теперь маневрировать нельзя – иначе сведется на нет вся кропотливая работа штурмана по определению прицельных данных и придется, подвергаясь еще большему риску, вновь заходить на цель. Теперь моя жизнь полностью в руках врага. Остается лишь мертвой хваткой держать штурвал, вжавшись в спинку сиденья, и уповать на Господа…
Ни в какие другие мгновения так остро не ощущаешь свою беспомощность, и это – самое худшее. Ведь ты, связанный по рукам и ногам, превращаешься в практически неподвижную мишень. А так хочется заложить вираж или хотя бы немного «дать ногу»…
В опасной близости от самолета проносятся трассеры. Видно, как эти свечи, поднимаясь с самой земли, друг за другом вворачиваются в небо огненными спиралями. Кажется, они все ближе и ближе подбираются к самолету и одна из них вот-вот пронзит тебя насквозь. Никакими словами не передать, как неприятно ощущать близость смерти…. Но и в этот раз она проходит мимо, как будто кто-то отвел ее в сторону… Бог? Дух святой или ангел-хранитель? Не знаю…
– Сброс, – слышу в наушниках Сашин голос, но и без этого чувствую, как дернулась вверх боевая машина, избавившись от своего нелегкого груза. И у меня словно камень с души упал. Тут же быстрым толчком штурвала бросаю самолет вниз, одновременно разворачиваясь в сторону, максимально удаленную от разрывов. Теперь уже все – не достанут! Разве что случайно.
Машина несется в бездну, теряя двадцать метров высоты каждую секунду. Стрелка скорости довольно быстро подошла к предельно допустимой величине шестьсот пятьдесят миль в час, отмеченной красной чертой. Пора выводить. Штурвал на себя… Самолет аж трещит от перегрузки. «Давай, родной, выноси!»
Выскочил из зоны зенитного огня – совсем по-иному себя чувствуешь. Нормально все, спокойно. Ну, как спокойно… Успокаиваешься уже на обратном пути, завывая себе под нос любимую песню, иногда перебрасываясь несколькими словечками с экипажем или даже закуривая трубку. Но внимания ослаблять нельзя ни на мгновение. Ведь рядом могут оказаться ночные истребители «Ме-110», имеющие мощное пушечное вооружение. Один залп – и все, нет тебя. Но этим в основном стрелок занимается.
Идем домой на высоте пятьсот метров. Лавенсари прошли, Сескар. Скоро Кронштадт покажется, а там до дома рукой подать. Но в этот раз получилось совсем не так, как хотелось. Небо над Кронштадтом уже было закрыто облаками, верхняя кромка которых располагалась где-то на уровне километра над морем. Поднявшись выше, летим в сторону Сестрорецка.
А облака все сгущаются и сгущаются, покрывая землю сплошным непроницаемым покрывалом. В другой обстановке уместно было бы полюбоваться столь завораживающим зрелищем… Но при одной лишь мысли о предстоящей посадке по спине пробегает холодок. Уцелеть в бою и разбиться, почти добравшись домой… «Нет! – успокаиваю сам себя, – все будет хорошо!»
