– Какой здесь город поблизости?
– Лихославль, километрах в тридцати отсюда.
А поскольку хозяйка все еще не прониклась к нам должным доверием, разговор так и продолжался через закрытое окно. Да и голос у нее был весьма тихий, вот и послышался нам Ярославль. «Не может быть! – оторопев от неожиданности, переглядываемся со штурманом. – Мы же не туда летели!»
– Здесь карелы живут, – непонятно зачем сказала женщина… Деревушка действительно была населена карелами, но об этом мы узнали немного позже… Ее слова окончательно сбили нас с толку. «Не могли же мы так ошибиться… Ну, ладно еще Ярославль, а то ведь совсем не в ту сторону, на север»… Сашка виновато опустил глаза, не в силах вымолвить ни слова. «Да и я, – думаю, – хорош, с компасом не смог сладить».
– Большой город с железной дорогой имеется? – как утопающий, цепляюсь за последнюю соломинку.
– Калинин, – отвечает хозяйка. «Слава богу, не так уж у нас и плохо с навигацией».
– Немцы в деревне есть?
– Нет. Проходите в дом, ребята.
Ну что же, не грех воспользоваться столь неожиданным гостеприимством. Внутри – типичная картина тех тяжелых лет – измученная, рано состарившаяся женщина, как оказалось, ненамного старше меня, муж на фронте, испуганные детишки за печкой плачут…
– Руки вверх! – неожиданно раздался сзади взволнованный, но от этого не менее решительный, мужской голос.
Медленно повернулись, смотрим: мужик лет пятидесяти стоит в наспех наброшенном на плечи тулупе, направляя в нашу сторону старенькую берданку. Оказалось, мы сначала в его дом стучались. Так он тихо сидел, выжидал, пока уйдем, затем ружьишко свое ржавое достал – и за нами.
– Мы русские, свои!
– Документы давай! – строго требует он. А у нас ведь и предъявить ему нечего, мы же никогда в полет документы не брали.
– Вон там, на поле, – говорю, – лежит самолет со звездами. Наш… – В общем, с горем пополам нашли общий язык, договорились, чтобы детей туда не пускали. Иначе все разберут на запчасти, не успеешь оглянуться…
Выходим из хаты, вдруг – выстрелы. Один, второй, третий… с интервалом в полминуты, и каждый раз все ближе к нам. Залегли втроем, ждем – а вдруг немцы? Минут через пять появляются младший лейтенант и девушка-солдат с винтовкой. Оказывается, совсем рядом, в километре от этой деревни, находился полевой аэродром. Там увидели, как мы крутились, выбирая место для посадки. Пока костры зажигали, нас уже нет. Сделай я еще один круг – сели бы у них без каких-либо проблем.
Пошли мы с этим младшим лейтенантом, составили телеграмму в полк. «Ждите, – говорят, – к вечеру будет ответ». Приходит вечер – ничего. На следующий день – то же самое. Пришлось выпрашивать у председателя местного колхоза кобылу, чтобы добраться до комендатуры, и справку, подтверждающую, что самолет наш действительно находится в районе вверенной ему деревни и мы действительно являемся советскими летчиками. Комендант, проникшись нашим положением, выписал нам харчей на целую неделю. Новая петиция в полк была тут же отправлена из находившегося неподалеку здания почты.
Тем временем председатель определил нас к другой женщине, имевшей ощутимо большую жилплощадь.
– Ребята, – от всей души сокрушалась она, – у меня картошка есть, капуста да огурцы соленые. Больше ничего. И своих пацанов двое… Чем же вас кормить-то, не знаю…
– Спасибо, мать, у нас свой паек имеется. Поделимся!
Пошли к «Бостону», прихватив две пустые бутылки, наполнили их американским спиртом из антиобледенительной системы. Там его, по-моему, литров шестьдесят было… Мы его тогда впервые попробовали – гадость редкостная! Ликер-шасси, он хоть приятный, с глицерином. А «Рузвельт» этот, так мы его называли… Вонючий такой… Наливаешь граммов пятьдесят зелья, добавляешь воды – оно белым становится, как молоко. Нос пальцами зажал, иначе – никак, выпиваешь залпом. Полчаса спустя глаза красные становятся, как у судака, и наружу вылазят… Ходишь, как дурак, шатаешься… ничего не соображаешь… Еще через час – затылок начинает ломить, словно кувалдой туда шарахнули, и в висках стучит. Повторил процедуру – и все… отпустило… Больше «Рузвельт» я никогда не пил…
Неделя к концу подошла, ответа как не было, так и нет. И паек закончился. «Наверное, – решили мы, – в полку нас уже похоронили». Вновь ранним утром едем к коменданту. На этот раз отозвались в тот же вечер: «Уточните, какая конкретно нужна помощь по самолету». Мы отвечаем: «Два винта погнуты, незначительные вмятины на фюзеляже. Местность позволяет взлететь». На следующий день приходит телеграмма: «Ждите. Выезжает группа. Техник звена со специалистами». Приехали они, привезли с собой запас провизии на всех и, конечно, бидон чистого спирта. Мы тогда целый пир устроили.
Два следующих дня ушло на то, чтобы, используя найденный в деревне ржавый подъемник, поднять самолет и поставить его на свои «ноги», то есть шасси. К этому времени пришел поезд с двумя новенькими винтами. Затем с помощью местного населения расчистили узенькую полоску метров на пятьсот и перелетели оттуда в Калинин. И, что интересно, не успели мы зарулить на отведенное для нас место, оба двигателя практически одновременно встали – бензин кончился…
Так мне удалось спасти самолет, тем самым несколько подняв свой авторитет в глазах товарищей. Но, честно сказать, будь я лет на пятнадцать постарше, скорее всего, ни за что бы не стал садиться на «брюхо» на заснеженную незнакомую местность. Это же чистое везение, что земля ровная оказалась, а если бы под снегом пни были… или еще что-нибудь в этом роде…
Но как бы то ни было, история с вынужденной посадкой окончилась для меня хорошо, и, совершив несложный перелет из Калинина, мой самолет приземлился на своем аэродроме. Наконец-то мы дома. Доложив командиру о своем прибытии, направляемся в казарму. Радостно встретила своих «блудных сыновей» фронтовая семья. Стоило лишь войти в родной эскадрильский домик, как тут же зазвучал веселый смех и местные острословы, как водится, начали на все лады склонять наш экипаж.
– Вам бы топлива побольше, наверное, в Сибирь улетели бы! – поприветствовал меня сидевший на стуле Коля Шарыгин. На его лице сияла радостная улыбка.
Как приятно все-таки вновь попасть домой… Странное дело, всего лишь две недели отсутствия, а чувство такое, как будто блуждал где-то целый год. Сердце переполнилось счастьем, и мне вдруг захотелось рассказать своим товарищам о том, как я рад видеть их вновь и как все эти дни чувствовал себя не в своей тарелке, находясь вдали от дома…
– Миша, – заговорщицки улыбнулся только что вошедший Коля Соловьев, – к тебе пришли…
Эта новость моментально вытеснила из сознания все предыдущие мысли, и я, расталкивая стоявших на моем пути друзей, понесся к двери… Предчувствие не обмануло меня – это была моя Маша, самый дорогой для меня человек на свете…
И вот я стою, нежно сжимая в своих руках ее тоненькие пальчики. Слова, готовые сорваться с губ, словно застряли в горле. Но в них нет особой надобности, все понятно и так. Стою и жадно смотрю на нее, словно мы не виделись целую вечность. «Какая ты у меня красивая!» Но Маша как будто окаменела и, неуклюже попытавшись улыбнуться, тут же отвела взгляд в сторону, но скрыть заблестевшие в уголках глаз слезы ей все-таки не удалось.
