В силу самых разных причин в СССР после войны все больший вес стали приобретать сторонники пассивной стратегии ведения боевых действий. В свое время известный отечественный военный мыслитель А.А. Свечин сетовал, что перед Первой мировой войной слушатель академии одним выкриком «подлая оборона» располагал к себе профессоров. После двух больших войн эта тенденция сменилась на прямо противоположную. Теперь можно располагать к себе выкриком «подлое наступление». Маятник качнулся в другую сторону, на место возвеличивания наступления пришло возвеличивание обороны. На закате СССР эта тенденция достигла своего апогея. Элементы пассивной стратегии были введены даже в уставы. Оборона встала на первое место, глава «Оборона» в «Боевом уставе сухопутных войск. Часть II» 1989 г. издания занимает место с 65-й по 147-ю страницу, глава «Наступление» со 148-й по 242-ю. Ранее было наоборот, «Наступление» шло раньше обороны. В этом устав Красной армии был аналогом зарубежных образцов и наследником «Тактики» М. Драгомирова. Также из Устава был исключена основополагающая фраза: «Наступательный бой – основной вид действий Красной армии»
[86]
. К сожалению, одной из опорных плит этого пораженческого мировоззрения оказалось неверное толкование уроков сражения на Курской дуге. В упрощенной форме это толкование выглядит так: «Только после того, как Красная армия перешла к преднамеренной обороне, дела пошли на лад».
К счастью для историков, советским верховным командованием на Курской дуге был поставлен крупномасштабный эксперимент под названием «преднамеренная оборона». Если бы его не было, то жупелом сторонников пассивной стратегии стал бы какой-либо малозначительный эпизод, в котором «преднамеренной обороной» добились каких-то позитивных результатов. Соответственно сторонники тактики «закопаться в землю и ждать» стали бы пытаться проецировать такой опыт на стратегический уровень и объявлять «преднамеренную оборону» универсальным рецептом от катастроф 1941–1942 гг. Однако сражение на Курской дуге состоялось именно в том виде, который позволяет проанализировать реальные возможности «преднамеренной обороны».
Еще в 1970 г. один из самых известных советских штабистов М.В. Захаров предупреждал начинавшуюся тенденцию возвеличивания обороны: «В связи с этим мне хочется отметить, что в литературе о Курской битве, вышедшей в послевоенный период, эта оборона несколько идеализируется. Некоторые авторы приложили немало усилий к тому, чтобы показать ее как самую поучительную, классическую и во всем достойную подражания. Слов нет, что ряд поучительных сторон оборонительной операции под Курском, таких, как высокая активность, устойчивость в противотанковом отношении, применение бронетанковых войск, был широко использован в последующих кампаниях войны, особенно в оборонительных операциях под Киевом и в районе озера Балатон. Но такой сильной группировки, глубоко эшелонированной обороны, а следовательно, и таких высоких оперативно-тактических плотностей на 1 км фронта для решения оборонительных задач не создавалось ни до Курской битвы, ни после нее. Эту особенность не следует забывать при изучении, анализе и оценке битвы под Курском. Вот почему оборону под Курском нельзя считать обычной и типичной для минувшей войны»
[87]
.
С этими словами также нельзя не согласиться. Ни на границе в июне 1941 г., ни под Смоленском в июле, ни на Лужском рубеже в августе, ни под Вязьмой и Брянском в октябре, ни на Брянском фронте в июне 1942 г. на направлениях главных ударов немецких войск не было тех плотностей войск, которые встретили наступление танковых корпусов вермахта в июле 1943 г. В 1943 г. пауза в несколько месяцев позволила накопить резервы и сосредоточить их на вероятном направлении наступления противника.
Это общее утверждение можно проиллюстрировать конкретным примером. Даже в условиях неточного определения направления главного удара специфические условия Курского выступа и большое количество задействованных в операции соединений позволяли парировать кризисы. Уже в первый день сражения на северном фасе дуги немцам удалось пробить оборону 15-й стрелковой дивизии. Заметим, что соединение занимало оборону на фронте 9 км, что само по себе редкость для оборонительных сражений Великой Отечественной. Однако имевшиеся в распоряжении командования 13-й армии и Центрального фронта возможности исключили прорыв всего фронта через пробитую в построении одной из дивизий брешь. За спиной рассеянной и частично окруженной 15-й стрелковой дивизии был второй эшелон и резерв в лице 2-й танковой армии и 17-го гв. стрелкового корпуса. Нигде до этого не было возможности строить оборону с занятием сразу двух рубежей без разрывов в построении второго эшелона и его растягивания на широком фронте.
Даже если не брать одиозные примеры, к которым относятся, например, армии прикрытия приграничных округов в июне 1941 г., можно указать немало принципиальных различий в возможностях ведения оборонительных операций. Например, в начальном периоде сражения за Сталинград 62-я армия могла перекрыть большую излучину Дона с довольно низкой плотностью и с выделением во второй эшелон всего одной стрелковой дивизии. Ее (дивизию) поставили позади обороны по оси железной дороги. Нетрудно догадаться, что немцы нанесли удар в другом месте, по растянутой в нитку дивизии. Точно так же под Курском на Центральном фронте советское командование ожидало главного удара немцев по оси железной дороги Орел – Курск. В действительности главный удар был нанесен Моделем несколько западнее. Только определенный избыток сил для обороны позволил 13-й армии остановить прорвавшегося противника на второй линии обороны.
Предложения лечить проблемы 1941–1942 гг. «преднамеренной», «прочной» обороной не просто смешны или наивны. Они не учитывают реальных возможностей Западного, Брянского, Сталинградского и других сильно пострадавших фронтов по построению обороны, сравнимой с позициями Центрального фронта. Такие силы, которые были сконцентрированы в руках Рокоссовского, были вполне пригодны для организации наступления с неплохими шансами на успех. Если бы возможности Рокоссовского были у Конева в октябре 1941 г. или у Тимошенко в июле 1942 г., они бы могли не ждать у моря погоды, а наступать и громить противника.
Читатель может задать законный вопрос: «А как же можно было наступать «тридцатьчетверками» с 76-мм пушками на окопанные «Тигры» и «Пантеры»?» Во-первых, как показала практика, наступать на окопанные немецкие танки оказалось возможным и в условиях обороны. Именно этим занималась 5-я гвардейская танковая армия под Прохоровкой 12 июля и 2-я танковая армия на северном фасе выступа 6 июля 1943 г. Во-вторых, для того чтобы на них наступать, они должны каким-то образом оказаться в нашей полосе наступления. Когда перед нами многокилометровый фронт, всегда можно выбрать направление, где «Тигров» нет вообще или их мало. Рокированные с других участков фронта танковые дивизии и батальоны «Тигров» будут бросаться в бой по частям, по мере прибытия своим ходом или по железной дороге. Именно по такому сценарию развивались события в ходе советских наступлений осени 1943 г. Возьмем описание боевых действий немецкого 509-го тяжелого танкового батальона, оснащенного танками «Тигр»:
