«Нет! – вскричал он. – Не «по общему мнению», а лишь по мнению тех, кто участвовал в его подписании».
Вот в этот момент ему в первый раз и захлопали. Отказ от признания Версальского договора в те дни был очень популярной темой.
«Этот договор, – продолжал Гитлер, – является не чем иным, как следствием нашего прогрессирующего душевного расстройства и помрачения ума». Далее он начал развивать одну из своих любимых идей о превосходстве нордической расы. Германия, заявил он, обязана своим возвышением тому, что была создана представителями нордической расы. Поэтому для возвращения фатерланду политической мощи необходимо в первую очередь возродить германскую расу».
Эта фраза, подразумевающая необходимость высылки из страны части населения, не принадлежащей к нордической расе, снова была встречена молчанием.
Однако через несколько минут, когда он решительно осудил коммунизм, раздались первые «одобрительные аплодисменты». Вот слова, которые заставили людей аплодировать ему: «Невозможно создать крепкую и здоровую Германию, если половина ее населения ориентирована на большевизм и пятьдесят процентов – на национализм! (Правильно!) Мы просто не можем не решить эту проблему! (Одобрительные аплодисменты)».
Гитлер выдвинул свой беспроигрышный лозунг в этой аудитории, разительно отличавшейся от массовых митингов, которые он так любил. Он постарался удержаться от привычной возбужденной манеры агитатора в пивных и старался произвести на солидных слушателей впечатление человека с такими же, как у них, представлениями об экономике и патриотизме, в то же время ловко избегая одобрения какой-либо экономической программы. Говорил о национальном возрождении без пены у рта, как обычно бывало, когда он доводил себя до исступления, выступая на огромных митингах против евреев. Он не требовал уничтожения профсоюзов и просто призывал установить согласие между трудом и капиталом. Он затрагивал самые чувствительные струны слушателей, представляя им картину братского единения всех немцев, которые дружно трудятся на общее благо и ради возвращения Германии принадлежащего ей по праву места под солнцем.
Но генеральный директор «Стального треста» Альберт Фёглер все же встал, чтобы высказать заранее подготовленные критические замечания. Фриц Тиссен, по иронии судьбы бывший председателем наблюдательного совета «Стального треста», сделал вид, что не узнает его, и поспешил поблагодарить Гитлера от имени клуба в столь лестных выражениях, что ни у кого не осталось сомнений в его измене немецкой демократической партии Альфреда Гугенберга в пользу НСДАП. Будто для того, чтобы все окончательно в этом убедились, он попытался закончить свое заключительное слово приветствием «Heil Hitler!» («Да здравствует Гитлер!»), но язык его подвел, и он промямлил: «Heil, Herr Hitler» («Здоровья вам, господин Гитлер»).
В брошюре, изданной «Ээр Ферлаг», в конце речи в скобках стоит примечание: «Бурные, продолжительные аплодисменты». Большинство тех, с кем я беседовал, отрицают, что аплодисменты были «бурными и продолжительными». Несколько человек подтвердили, что они таковыми были. Обе версии правдоподобны. Гитлер был редкий мастер завораживать своими речами. Ему был свойствен воистину необыкновенный ораторский талант. Я встречался со многими людьми, увлеченными его красноречием, которые потом спрашивали себя: «А что он, собственно, сказал?» И затем обнаруживали множество противоречий, неточностей и признаков путаного мышления, чего они не замечали, пребывая под гипнотическим воздействием его речей.
Но при этом абсолютно все мои собеседники заявили, что пресс-секретарь Гитлера Отто Дитрих, который с обожанием встречал любое высказывание своего хозяина, глубоко заблуждался, когда восторженно описывал восхождение Гитлера к власти и утверждал, что было заметно, «как сердца [слушателей] начинали таять, взгляды были прикованы к устам фюрера и лица краснели от волнения»
[20]
.
Видимо, Гитлер не увидел ни раскрасневшихся лиц, ни пристальных взглядов, так как, в отличие от других приглашенных ораторов, не остался на обед, а сразу после выступления покинул клуб. Он предпочел отобедать в обществе одного Тиссена.
Собравшись за обедом, члены клуба начали трезво анализировать его речь, что присуще здравомыслящим деловым людям. Кто-то оценил идеи Гитлера как весьма смутные и непрактичные с точки зрения бизнеса. Другие считали обоснованной его критику заграничных стран и германского правительства. Кто-то признался, что им было просто скучно. Кто-то находил его необычайно интересной фигурой. Но после тщательного разбирательства большинство слушателей Гитлера согласились признать его довольно редкий талант критика.
Три либеральные, демократические газеты, которые не сочувствовали ни большому бизнесу, ни нацистам, поместили отчеты об этой встрече. Так, «Берлинер Тагеблатт» писала: «Впечатление слушателей от речи было определенно двойственным. В частности, несколько известных лидеров промышленности выразили большое опасение относительно экономических взглядов Гитлера и его подхода к внешней политике».
«Фоссише Цайтунг», тоже берлинская газета, заметила: «В целом реакция на доводы Гитлера была на удивление сдержанной и осторожной».
«Кёльнише Фольксцайтунг» (Кёльн) назвала Гитлера «круглым дураком, но опасным» и далее писала: «Будет недооценкой [уровня интеллекта] дюссельдорфского Клуба индустрии и большинства его членов-промышленников сказать, что выступление Гитлера произвело впечатление. Скорее следует отметить, что большинство было поражено ощущением его пустоты и бессодержательности».
Не проявив ни малейшего желания в результате речи 27 января перейти всем клубом в стан Гитлера, в последующие месяцы промышленники приглашали к себе Карла Гёрделера, мэра Лейпцига, Йоганнеса Попица, прусского министра финансов, Ульриха фон Хасселя, посла Германии в Риме, и Отто Геслера, бывшего рейхсминистра обороны. За участие в заговоре против Гитлера Гёрделер, Попиц и Хассель поплатились жизнью. Геслер впоследствии стал жертвой длительного преследования со стороны нацистов. Так что для членов клуба выступление Гитлера было просто одним из рядовых эпизодов.
Однако сам факт его появления перед столь заслуженной и влиятельной аудиторией бесспорно повысил его престиж. И открыто выраженная Тиссеном преданность фюреру нацистов не могла не произвести впечатления на некоторых его деловых и финансовых партнеров.
Но действительно ли с тех пор в кассу нацистов стали поступать значительные средства от промышленников? Видимо, отчасти Фриц Тиссен так и думал. В приписываемой ему автобиографии
[21]
мы находим следующее предложение: «В результате этой речи, которая произвела глубокое впечатление, в казну партии нацистов потекли огромные взносы от тяжелой промышленности».
Я намеренно пишу «в автобиографии, приписываемой» Фрицу Тиссену. Как было заявлено во время процесса денацификации Тиссена в Гессе, он надиктовал свои воспоминания американцу Эмери Ривсу, который в первой половине 1940 года приехал в Монте-Карло навестить промышленного магната, бывшего тогда эмигрантом. Между ними было заключено джентльменское соглашение о том, что издание этого сочинения будет предпринято только при условии, что Тиссен его одобрит. В соответствии с этой договоренностью Ривс передал Тиссену первые главы, которые тот внимательно просмотрел. Затем из-за превратностей войны «писатель-невидимка» и автор не имели возможности встретиться. И Ривс опубликовал книгу, не ознакомив автора с большинством глав и не получив его одобрения.
