– И как воспринял Эрикссон твои слова? – уточнил Бек-стрём.
– Ему, конечно, удалось совладать с эмоциями, – сказал Гегурра, – но, без сомнения, это стало огромным сюрпризом для него. И очень неприятным. Он выглядел так, словно у него не хватило нуля в полученном им счете.
– А тот эксперт, кому он доверился, – поинтересовался Бек-стрём, – как его зовут?
– Да, – Гегурра кивнул довольно, – это я уже знал, хотя если бы и не знал, мне не составило бы труда выяснить. При моих-то контактах в нашем бизнесе. Такой вот скромный вклад в твое наверняка большое дело… и если тебе любопытно, как его…
– Барон Ханс Ульрик фон Комер, – нетерпеливо перебил его комиссар.
– За тебя, Бекстрём, – сказал Гегурра и поднял свой бокал. – И у меня в мыслях нет польстить тебе, когда я сейчас говорю, что твоя проницательность нисколько не удивила меня.
– Спасибо за любезность, – ответил Бекстрём, который уже успел опустошить третью рюмку и пребывал в отличном настроении. – Я должен поблагодарить тебя за то, что ты сейчас подтвердил подозрение, давно не дававшее мне покоя, – продолжил он, осторожно проверив длину своего круглого носа. – Кроме того, ты помог мне с двумя моментами, а не с одним, – продолжил он.
– С двумя? Сейчас я просто сгораю от любопытства, – сказал Гегурра.
– К сожалению, я не могу рассказать об этом пока, – уклонился от ответа Бекстрём. – Интересы следствия превыше всего, как ты наверняка понимаешь. – Теперь ему стало ясно, как могло случиться, что адвокат Эрикссон отдубасил барона фон Комера на парковочной площадке перед дворцом Дроттнингхольм через два дня после того, как встретился с Гегуррой. И почему выбрал именно аукционный каталог в качестве оружия. Он также понял, что находилось в белых картонных коробках, которые Эрикссон привез в свой дом за пару дней до того, как его забили насмерть, и которые его убийцы забрали с собой, покидая место преступления.
– У комиссара нет желания немного перекусить? – спросил Гегурра, явно пребывавший в отличном настроении. – Тогда мы наконец смогли бы заморить червячка, прежде чем снова вернуться к нашим делам. – Мне почему-то кажется, пусть я и боюсь повториться, что нас ждет невероятно приятный вечер, хотя мы даже еще не успели обменяться ни словом о нашем маленьком бизнес-проекте, который я собирался предложить тебе ближе к концу встречи.
– Немного перекусить будет очень кстати. Я, определенно, за, – сказал Бекстрём.
«А ты тем временем расскажешь мне, кто, по-твоему, являлся владельцем коллекции произведений искусства, которую Эрикссон получил задание продать», – подумал он.
75
Селедка и лосось, свежий шведский картофель, копченый угорь, французский печеночный паштет, сыр и хлеб, и пиво… а рюмкам водки, которыми запивал эти дары Божьи, Бекстрём и вовсе уже потерял счет.
Точно как и обычно, когда ему удавалось немного перекусить, он в результате пришел в умиротворенное состояние и настроился на философский лад, когда самые разные мысли полезли в его голову, и они касались всего на свете между небом и землей. Так, например, он подумал обо всех французах, которые постоянно жаловались на свою плачевную экономическую ситуацию. А также о том, что у них хватало наглости требовать от трудолюбивых и достойных всякого уважения шведов оплатить долги, которые они сами навлекли на себя. Как только у этих пожирателей улиток язык поворачивался произнести подобное, когда они в неограниченных количествах запихивали в себя тот самый деликатес из гусиной печенки, который ему самому слишком редко выпадала возможность даже попробовать.
Или о том, что таинственный барон фон Комер явно приложил руку к смерти их жертвы убийства, пусть даже Бекстрём был готов поспорить, что у сего педика никогда в жизни не хватило бы силы убить Эрикссона таким образом, как это сделал неизвестный преступник. Возможно, он сидел на диване и наложил в штаны, когда взбесившийся адвокат, ранее просто поколотивший его аукционным каталогом, вступил на путь преступления, достав револьвер и начав стрелять по нему.
«Это в принципе можно выяснить», – подумал Бекстрём, и, пожалуй, он вполне мог начать с хозяина вечера, сидевшего напротив него с другой стороны стола. – Самое время для обычной полицейской работы, – подумал он, покончил со своей последней рюмкой водки и, запив ее несколькими глотками пива, сложил руки на животе и откинулся назад с целью лучше видеть собеседника.
– Этот фон Комер… – спросил Бекстрём. – Что он за тип? Расскажи мне.
Если судить по описанию Гегурры, фон Комер не входил в число его близких друзей. И определенно, он сам никогда не стал бы использовать его в качестве посредника даже в гораздо более мелких сделках с произведениями искусства, чем те, которыми явно занимался Эрикссон. В качестве эксперта в данной области барон знал чуть больше любого грамотного любителя, опять же, если верить Гегурре. Пусть даже обладая определенными познаниями в шведской живописи девятнадцатого и двадцатого столетия, а также мебели и антиквариате более раннего происхождения. Кроме того, он был не особенно приятной личностью. Высокомерный, глупый и бестактный. Бедный как церковная крыса, естественно.
– Ни денег, ни земель, ни имений, – подвел итог Гегурра. – Еще один из обнищавших высокородных придурков, которые ходят кругом, задрав нос, и несут всякую чушь.
– Мошенник, выходит? – спросил Бекстрём. – Смог бы он попытаться обмануть такого, как Эрикссон?
– У меня нет ни малейшего сомнения, что он это сделал, – ответил Гегурра. – Судя по глазам Эрикссона, когда я рассказал ему, за какие деньги ушла икона Верщагина.
– О какой сумме мы говорим? – поинтересовался Бекстрём, кивнул и сделал глоток пива.
– О миллионе, – сказал Гегурра, – именно на столько он нагрел адвоката, ну или где-то так, – добавил он и вытер шелковой салфеткой тонкие губы.
– С чего ты взял? – поинтересовался Бекстрём, и в то же самое мгновение подумал о конверте с почти миллионом наличными, который его коллега Ниеми нашел в письменном столе Эрикссона. А не могло ли быть так, что его старый знакомый Гегурра сейчас внес еще одну маленькую лепту в его расследование?
– Три другие, ранее проданные им иконы, – ответил Гегурра. – Я зашел в Интернет и посмотрел, сколько он получил за них. Первая ушла на торгах в Упсале прошлой осенью за сто тысяч крон. Вторая через аукционный дом Буковски в Стокгольме перед самым Рождеством за семьдесят тысяч. А третью продали в начале этого года на специальном аукционе русского искусства, состоявшемся в Хельсинки. Насколько я помню, она стоила сто пятьдесят тысяч шведских крон, что в среднем дает нам для этих трех предметов цену едва ли сто тысяч за штуку без вычета комиссионных аукционных фирм. При таком уровне цены обычно они берут себе двадцать процентов, без налога, если тебе интересно.
– А святой Феодор?
– Ушел с молотка за сто сорок пять тысяч английских фунтов, что соответствует одной целой и четырем десятым миллиона крон по нынешнему курсу. За вычетом комиссионных, налогов и других торговых накруток, мы получаем примерно одиннадцать сотен тысяч шведских крон. Если предположить, что фон Комер забыл маленькую деталь относительно фунтов и предпочел взамен доложить о сделке в сто пятьдесят тысяч шведских крон, отчитываясь перед Эрикссоном, мы получаем разницу примерно в миллион, – подвел итог Гегурра.
