А ведь тогда я совсем не думал об этом, не имел женского тепла, внимания. Такое было время. Много десятилетий спустя я услышал песню со словами: «Ах, какая женщина…» Все в песне правильно сказано.
Пришло время угощать гостей. На столе появились вкусные ароматные супы, татарские пловы – пилав, сарма-далма, соления-туршу, яблоки, груши, брынза… Всех пригласили к обеду. Женщин в одну комнату, а мужчинам накрыли во дворе. Пили кошаф-компот.
После еды мы вновь играли. Заказов было много. Исполняли народные песни. Некоторые мелодии мы не знали и лишь подыгрывали певцу. От мужской компании перешли к женской. Везде наши родные мелодии, песни, танцы. Потом нас провели в комнату, в которой лежали мальчики, которым сделали обрезание. Сыграв пару мелодий и повеселив их, мы ушли. Праздник продолжался, как вдруг раздался взрыв. Оказалось, что мальчишки нашли артиллерийский снаряд и пытались его разобрать. Делали это на горе Тавбаш между Тав-Даиром и Ивановкой. На месте взрыва нашли только отдельные куски тел. Погибло пять мальчишек. Все плакали, молла прочитал молитву. Всех похоронили в одной могиле.
Поздно вечером, когда мы оказались дома, то посчитали заработанные деньги и поделили поровну. Получилось каждому по 5 тысяч.
У моего дяди Якуба Челебиева от второй его жены Зенифе был единственный сын Айдер. Сам Якуб эмде был видным, авторитетным человеком. До войны его назначали на ответственные посты, последняя его должность – директор Дома крестьянина в Симферополе. Это было большое двухэтажное здание, которое стояло в центре города на месте современного Украинского театра. Хозяйственный двор выходил на улицу Севастопольскую, на этом месте сейчас здание Совета министров.
В этот дом со всего Крыма приезжали люди со своими товарами или по различным делам. Часто приезжали на подводах, автомобилях, а сами ночевали в этом Доме крестьянина. Там же была хорошая столовая, в которой готовили недорогие обеды, играла музыка.
Перед своей свадьбой дядя Якуб побывал у нас дома и занял 4000 рублей. Пригласил нас с отцом. В назначенный день мы пришли в дом Якуба на Севастопольской улице в Симферополе. Народу было много, играл ансамбль известных музыкантов: Аппаз уста – скрипка, Зияди уста – кларнет, а также бубен, даул, труба, еще одна скрипка. Было весело. Началась къонушма – выкачивание денег. Я сидел в конце стола. Во время проведения къонушмы остановили танцы, и один человек в кожаном пальто по имени Феми брал себе партнершу, заказывал музыку и каждый раз протягивал музыкантам по 100 рублей или немецкую марку. Со мной рядом сидел Джелял из Чокурчи – мой родственник. Я спросил у него: «Кто это и почему он не дает никому слова?» Джелял ответил, что это начальник полиции в старой части города. Здесь же сидел его отец Билял агъа.
Я устал сидеть и попросил Азиме, сестру жены Якуба, чтобы она проводила меня в комнату, где бы я мог поспать. Не успел уснуть, как меня разбудили и пригласили за стол на къонушму. Все оставшиеся у меня деньги я отдал аякчи
[131]
. Они три раза подходили ко мне с подносом, на котором стояла рюмка водки и закуски. Первый раз я положил на поднос 100 рублей, второй и третий раз по 75 рублей. Только после того, как деньги кончились, от меня отстали.
На следующее утро, как заведено, собрались родственники хозяина. Поздравляют, пьют, едят, играют музыканты, танцуют, поют. Дядя Якуб играл на фисгармонии, как вдруг Билял Ака стал на всех кричать, вероятно, он на что-то обиделся. Он поднялся с места, а сидел он во главе стола, на самом почетном месте, поднял руки вверх и, показывая восемь золотых браслетов на каждой руке, кричал: «Вы знаете, кто я такой?» Он кинул на стол два листа белой плотной бумаги, на которых сверху был орел со свастикой, а внизу надпись с фашистскими печатями и подписями. Он сказал, что еще в 1918 году немцы оставили его в Крыму как резидента и что теперь он наконец их дождался.
Семья у нас была большая. Состояла из девяти едоков: отец Курт-Сеит, мать Гульзаде, я, мои братья Джемиль и Шевкет, а также сестры Наджие, Сабрие, Лиля, Гульнар. 1942 год был очень голодный. Все, что было в селе – запасы зерна, барашек и крупный рогатый скот, – большевики увезли за пределы Крыма, сожгли на полях или на элеваторе. Засевать поля не разрешили, так как не хотели, чтобы будущий урожай достался врагу. Как результат – в городах и деревнях Крыма был страшный голод.
Особо трудно было многодетным семьям. Нам говорили, что из нашей семьи двух-трех человек, чтобы они не умерли с голоду, надо отправить на работу в Германию. Мы уже слышали от других семей, что десятки девушек уже были там. Они либо помогали немецким бауэрам вести хозяйство, либо работали на заводах. Производили снаряды, бомбы, патроны и все другое, что потом обрушивалось на наши головы, а немцы, которые высвобождались от этих работ, шли на фронт и воевали против нас. После войны эти «остарбайтеры» стали считаться узниками фашизма, получили статус участника войны, пользуются льготами, а те, кто работал на советских заводах, фабриках, трудился в колхозах и совхозах, никаких льгот не имеют. Кроме того, эти «узники» получили огромные деньги от немецкого государства в дойчмарках. Другое дело с узниками немецких конц лагерей: Освенцим, Дахау, Майданек и других лагерей смерти, лагерей для военнопленных.
Моим сестрам Наджие, Сабрие и братишке Джемилю принесли повестки на отправку в Германию. Их даже повезли на медосмотр в Симферополь. С ними оказалась Эбзаде Ганиева. Она была дочерью чабана Абдурефи из деревни Баксан. Было ей 16 лет, она успела закончить семь классов. Это была полненькая, очень красивая девушка, и, когда стало известно, что ее отправляют на рабский труд в Германию, я, не спросив согласия ее отца, взял ее себе в жены.
Ее отец не стал упрекать меня, а отдал свою черную барашковую каракулевую шапку – колпак, чтобы я обменял ее у Мухтара на картошку и совершил никях – обряд венчания. Я так и сделал. Обряд совершил кашиф-шериф. Все оформили по закону – по шариату.
Через некоторое время тетя Гаша сварила из ячменя и сухофруктов самогон, и мы сделали маленький вечер-свадьбу. Играл Асан Черги. Он подарил мне скрипку, правда, без футляра. Спасибо доброму человеку.
В эти тревожные дни я отправил сестер Наджие и Сабрие к родственникам в Тав-Даир. Разбежались и все остальные, над кем нависла опасность быть отправленным в Германию.
13 февраля 1943 года староста деревни Дмитрий Афанасьевич Жесткий дал нам комнату в общем доме, забрав ее у Темиркая, дал поливную землю под огород, да еще и брошенную землю около реки возле Русского Вейрата.
В нашей деревне жили два узбека – Саид Расулов и Рахим Садыков. Не знаю, как они здесь оказались. Говорили, что Рахим бежал из плена вместе с нашим Мухтаром, который привел его в свою деревню, а потом женил на вдове Рефика Амета-оджа
[132]
. Рахим сапожничал, а вот Саид Расулов мало общался с людьми, как все, работал в общине. Потом женился на дочери Юнуса из Тав-Даира Алтын Айше. Он также получил в те дни 25 соток поливной земли и занялся своим огородом.
