Вся подпольная работа на этом участке прервалась. Для восстановления связей с подпольной организацией и получения сведений о противнике командование послало меня.
10 марта после обеда мы с моим проводником Борисом Оведяном пошли на задание. Путь лежал через Баксан, Кайнаут и далее по степи. По ту сторону магистрали Симферополь – Феодосия была деревня Новая Бурульча
[167]
, куда нам надо было прийти. Там жила жена Бориса и двое его детей. Борис сказал, что прямо в деревню мы не пойдем, так как останутся следы, а обойдем стороной с востока по Валибайской дороге. В 15 часов мы подошли к шоссе. Услышали топот лошадей и спрятались за кусты можжевельника. Через пару минут на дороге появились казаки на больших черных конях, на головах кубанки, на плечах кавказские бурки. У них автоматы. Они курили и весело разговаривали.
Мы пошли дальше в сторону Феодосии. Через 20 минут появилась еще одна группа таких же казаков: по три коня в шеренге, по двенадцать в ряду. Все они сытые, смелые, гордые, а мы – бедные, замерзшие, голодные, лежим на снегу под кустами. Выбрав момент, незаметно перешли дорогу. Дошли до труб, проведенных для полива огородов, по ним кое-как перебрались на другой берег, но попали в болото. Я завяз в нем, но помог Борис, который вытянул меня на твердую почву.
На следующий день по нашему вызову пришел староста. Оказывается, он и был нашим главным резидентом! Я узнал многое из того, что меня интересовало, ознакомил его с тем, что нам надо узнать дополнительно. Он выслушал и сказал, что даст ответ к вечеру. Обещал послать своих разведчиков в Зую и Карасубазар
[168]
.
Днем в деревню пришли каратели, они долго шарили по домам, сараям. У дверей нашего дома их встретил сам староста и сказал, что здесь никого нет. Заглянув в хату через двери, фашисты ушли. Оказывается, такой обход они делают ежедневно. Мы с Борисом вышли из подвала. Нас накормили. К вечеру пришел староста и рассказал все, что он собрал по разведке. Кое-что я запомнил наизусть, что-то записал на папиросной бумаге. В случае чего я должен был ее проглотить. Староста и Борис Оведян были армянами, а жена Бориса – русская.
Выполнив задание, набрав кое-что из продуктов, к вечеру, когда стемнело, мы незаметно вышли на дорогу и за ночь благополучно пришли в свой отряд. На следующий день доложили командованию о проделанной работе. Получили за это благодарность.
Наконец пришло мое время идти в Симферополь – в логово фашистского зверя, в город, в котором сосредоточили свои разведсети гестапо, СА, жандармерия, сигуранца… На последнем инструктаже Еремеев и Валиулин предупредили меня, что я иду на очень опасное дело.
«Хочешь – иди, хочешь остаться – дело добровольное! В городе тебя многие знают, там живут твои родители, сестры, и если ты попадешь в руки врага, то их всех расстреляют».
Я все же решил идти. Во имя Родины! Мне дали время постричься, побриться, смыть грязь. Выдали фуражку, чистую рубашку, синий костюм железнодорожника. Своим офицерским поясным ремнем я подвязал брюки. Еще раз вызвали в особый отдел. Расписался на двух листках задания о том, что я все выполню. Мне дали денег: 3000 рублей и 2000 марок.
Кроме меня, в Симферополь пошли из нашего отряда порознь еще два человека: Маркарян и Науменко. Перед уходом Науменко латал свою куртку и брюки парашютной ниткой, я посоветовал ему этого не делать, но он махнул рукой – ерунда.
После обеда 16 марта 1944 года я вышел на дорогу. Когда стемнело, зашел в Верхний Мамак. Нашел дом тети Стеши Борисенко. Она дала мне три пустые керосиновые банки, которые я положил в сетку. Дала корзину. На дно корзины я уложил 10 американских магнитных мин. Сверху корзины положил капусту и свеклу, листы которых были на виду.
На рассвете 16 марта вышел из Мамака и степью дошел до Битака. Там встретил знакомого чабана из Вейрата. Попросил его, чтобы он молчал о том, что видел меня. Пошел дальше. При переходе через Салгир в сторону Собачьей балки
[169]
увидел взвод фашистов, идущих строем. Я подождал, пока они подойдут ближе, поднял правую руку и крикнул: «Хайль Гитлер!» Они хором ответили и продолжили идти дальше в сторону Алушты. Я пошел по Собачьей балке, вышел к улицам Красноармейской, Артиллерийской. По дороге купил один горячий янтык
[170]
, съел. Пошел на Курцовскую улицу, дом номер 23, где жили мои родители.
С испугом встретила меня тетя Айше. Позвала маму. Мама ввела меня в хату. Накормила, выкупала, сменила белье. Я лег под кровать, чтобы соседи по общему двору не видели меня. Вскоре пришел отец. Я ему все рассказал. Пошли на улицу Нижне-Госпитальную, 33, где жила сестра моей матери Эмине с сыном Исмаилом. Их дома не было. Мы подождали. Встретили Урмус из Суюн-Аджи. Предупредили ее, чтобы она молчала. Наконец приехал на линейке дядя Исмаил. Я рассказал ему, что мне нужно встретиться с Маметом Муединовым
[171]
.
«Мамет на свадьбе. Я сейчас поеду туда, а ты жди». Он запер меня снаружи и уехал. Ушел и отец. Приблизительно в 10 часов вечера дядя Исмаил и его жена Эсма вернулись со свадьбы и сказали, что Мамет придет завтра, 17 марта, в 10 часов утра.
Закрыли окна, зажгли коптилку – светомаскировка. Вдруг в дверь начали сильно стучать. Мы открыли. В комнату вошли четыре полицая в черных шинелях, с автоматами в руках, с наградами на мундирах. Я подумал, что они пришли за мной, испугался. Оказалось, что они заметили огонь в доме и выругали за плохую светомаскировку.
Один из них поставил на стол бутылку и велел хозяину дать какую-нибудь закуску. Тетя Эсма выставила на стол хлеб, соленья, рюмочки. Непрошеные гости сели за стол, налили. Налили и мне. Пригласили сесть. Один спросил, откуда я. Я ответил, что из Ах-Шейха, что приехал на один день в гости и завтра возвращаюсь обратно.
– Оставаться здесь опасно, боюсь партизан, – сказал я.
– Не бойся. Мы ходили на прочес и всех партизан уничтожили. Так что живи спокойно, не бойся.
Я выпил рюмку водки и немного успокоился. Полицаи допили бутылку и ушли.
Тетя Эсма рассказала, что в их доме ночует немецкий офицер.
– Он приходит ночью и открывает своим ключом парадную дверь. Ложится спать, а рано утром уходит. Мы его почти не видим. Зовут его Ганс, он ремонтирует разбитые танки, автомобили и другую технику. Сегодня ты будешь спать на его кровати, а он ляжет в другой комнате. Мы же ляжем на полу в коридоре и предупредим его, чтобы он лег в другой комнате.
Так случилось, что когда Ганс вернулся ночью в квартиру, то все крепко спали. Он аккуратно перешагнул через квартирных хозяев и, не потревожив их, прошел в свою комнату. Я уже глубоко спал, когда почувствовал, что какое-то голое тело лезет ко мне в постель. Не сон ли это? Ганс тоже почувствовал что-то неладное. Встал, зажег фонарик. Луч света в мое лицо сразу меня пробудил. Я окончательно проснулся и говорю: «Гер Ганс ду муашлафен дорт маль им Андре кровать»
[172]
.
