Илью мутило, периодически рвало. Случались моменты, когда его состояние делалось совершенно омерзительным. Он даже жалел о том, что выжил. Дело принимало затейливый и непредсказуемый оборот.
Пару раз машина останавливалась на блокпостах. Кузов распахивался, луч света брезгливо ощупывал скорченное тело.
– Хлопцы, и охота вам бензин жечь ради этого ватника? Пристрелили бы лучше. Вон канава пустая.
– Нехай лежит, – возразил кто-то из сопровождающих. – Есть приказ доставить колорада в Беленск. Нам велено – мы выполняем. В Котовском заберем других таких же, будет полный загон.
– Тоже верно, – согласился постовой. – Надо же кому-то работать. Вольным зарплату платить положено, а этим она вроде ни к чему. Ладно, хлопцы, везите.
Ткач отлетал за грань, приходил в себя, снова терял сознание.
Грузовик шел в колонне. Иногда его обгоняли мотоциклы. Люди, сидящие в них, орали кому-то, чтобы освободили дорогу.
Илья смутно помнил, что была еще одна остановка. Распахнулись створки кузова, загомонила толпа.
– Ускорьте их, хлопцы, а то квелые они какие-то, – взывал молодой голос.
– Грузи багаж! – выкрикнул другой. – До встречи, колорады. Счастливо вам оздоровиться в «Олимпике»!
Илья машинально вспомнил, что спортивно-оздоровительный лагерь под Беленском назывался именно так – «Олимпик».
В кузов со стонами и руганью карабкались люди, падали на пол.
– Братцы, что вы делаете? – прокричал молодой парень, лица которого Ткач не видел. – Я не сепар, на войне никогда не был. Хлопцы, отпустите. Я в депо на маневровом работаю. Это ошибка, вы не того взяли.
Солдаты смеялись, им было начхать, того или не того. Пусть радуется, что к стенке не поставили. Конвоир ударил прикладом, несчастный схватился за бедро, покатился по железному полу.
Двери захлопнулись. Затарахтел мотор, машина покатила, болтая разболтанными бортами.
Парня, похоже, и впрямь взяли по ошибке. Он жаловался, стонал, взывал к какому-то Ваньке, который точно знает, что он, Федька Жмыхов, никогда не участвовал в террористической деятельности, не сочувствовал сепаратистам и вообще в политике разбирается так же, как в квантовой механике. У него жена и две дочки, которые теперь останутся сиротинушками.
– Да ладно, Жмыхов, уймись, – увещевал парня какой-то мужик со спокойным норовом. – Не повезло тебе, да и нам всем. Я в ментуре служил, в войне не участвовал. Единственный грешок за душой – колонну ополченцев сопровождали, когда они раненых из-под Волопасовки вывозили. Да хватит уже скулить, Федька, прекращай! Нам по барабану, что ты не сепар, а воякам тем паче. Думаешь, кто-то будет разбираться? Им рабы нужны, а ты бык здоровый, работящий, вот и сделали из тебя врага нации.
Душа Ильи противилась такому бесславному будущему. Илья пытался сесть, прислониться спиной к вибрирующей стене кузова. В машине было душно, воняло потом, сортирными нечистотами, видимо, от кого-то из «новоселов».
Створки дверей в задней части кузова прилегали неплотно, их болтало. Между ними был зазор, в который проникало немного воздуха. Ткач начал перебираться туда, прополз по чьей-то ноге, отдавил кому-то руку.
Водитель набрал скорость и проглядел глубокую яму на дороге. Машину безбожно тряхнуло. Арестанты смешались в кучу. Кто-то с болью в голосе проорал, что у него сломана рука.
Илья удержался, успел схватиться за кронштейн. От тряски оторвалась скоба на дверях, и створки с пронзительным лязгом распахнулись. Ткач на миг ослеп от яркого света. Буквально по пятам катила машина сопровождения. Лучи ее фар били прямо ему в лицо.
Все остальные еще не поняли, что произошло. Основная масса узников находилась в передней части кузова.
Какая-то сила вытряхивала Ткача из машины. Он с силой оттолкнулся от стены. Левая створка болталась, то распахивалась, то захлопывалась. Илья прыгнул на нее, вцепился руками в верхний гребень. Заныла грудная клетка, по пальцам резанула боль.
Створка под весом тела помчалась от кузова. Он поехал вместе с ней и разжал руки, когда она достигла крайнего положения. Была ночь. Ткач ни черта не видел – фары слепили. Он покатился по обочине и загремел в канаву водостока, заросшую крапивой.
За спиной заскрежетали тормоза, ругались люди. Солдаты спрыгивали на землю. Они не позволили остальным узникам покинуть машину, остановили их автоматными очередями.
Все тело Ильи разрывалось от боли, но ему повезло. Он, кажется, ничего не сломал. Та же самая неведомая сила заставила его подняться.
Ткач выбрался из канавы на ломающихся ногах. Первые несколько метров он пробежал на четвереньках, царапая руки, затем поднялся и двинулся к лесу. Тот вроде был недалеко, но оценить расстояние было трудно. Пот разъедал глаза, в голове взрывались мины. Илья не оборачивался, не хотел смотреть, что происходит на дороге.
Надежды сперва не было никакой, он работал на автомате, а потом она проснулась! А вдруг? Он бежал на грани потери сознания, так быстро, как только мог, хотя со стороны это выглядело смешно. На самом деле Ткач едва тащился. Все силы ушли на рывок из машины и впечатляющее путешествие на кузовной створке. Лес вдруг начал отдаляться, а крики сзади – нарастать.
За ним бежали, он это кожей чувствовал. Простучала очередь. Пули рванули землю под ногами, как бы намекая, что пора и остановиться. Но элементарная логика сегодня не работала, и надежда не желала умирать. Илья задыхался, но продолжал отчаянно отталкиваться руками от воздуха. Как во сне. Вроде бежишь, а сам стоишь на месте.
Его догнали без усилий, остановили подножкой. Земля завертелась, заняла место звездного неба. В лицо Ткачу ударил ослепительный свет.
– Ну ты и нарвался, подлюка! – выдохнул подбежавший укроп.
Илья приподнялся. Не бежать, так хотя бы плюнуть в ненавистную морду. Но боец был начеку, ударил беглеца прикладом в лоб. Грустную реальность опять сменили глушь и темень.
Отрубили его душевно, бесчувствие растянулось на долгие часы. Ткач пропустил самое интересное – прибытие в «оздоровительный» лагерь. Он очнулся, когда ему в лицо выплеснули ведро воды. Илья надрывался от кашля, захлебывался, насилу отдышался, начал расклеивать глаза.
Он находился в каком-то длинном помещении, уставленном рядами железных кроватей. Матрасы и одеяла на них, похоже, пережили не только все годы украинской независимости, но и несколько десятилетий социалистической эпохи. Со стен отслаивалась штукатурка, проглядывали доски. Пол вздулся, с потолка свисали обрывки проводов.
На дворе был день. В окна, забранные решетками, светило солнце.
Крепыш в мешковатом защитном одеянии, выливший на него воду, работал явно не в модельном агентстве. Внешность у него была устрашающая и отталкивающая. Лысоватый, сплющенная физиономия, нос, похожий на поросячий, жалкое подобие усиков. На одном боку висела кобура, на другом – дубинка. Их когда-то называли демократизаторами.
