У Хинеса Фалько Альгамеки, родившегося шестнадцать лет назад на средиземноморском побережье, в Картахене (бывает же такое – в тот самый год и в том самом городе, на чьих верфях была построена «Антилья»), волосы почти белокурые, лицо в прыщах. Он мальчик из хорошей семьи – средний класс, на грани с высшим, – потому что в Кадисскую школу гардемаринов, источник кадров для Королевского военного флота, престижный центр, со дня своего основания воспитывающий образованных, хорошо подготовленных офицеров, принимают только мальчиков из семей с положением, сумевших доказать (или купить себе) дворянское происхождение и по отцовской, и по материнской линии. Из троих юных претендентов на офицерское звание, имеющихся на борту «Антильи», он средний: Косме Ортису, уже опытному моряку, который на шканцах ведает сигналами, восемнадцать, а маленькому Хуанито Видалю – тринадцать. Его Фалько только что видел – парнишка стремительно карабкался по вантам грот-мачты: наверняка его послали на марс разузнать что-нибудь у наблюдателей, – и ему показалось, что тот в хорошей форме, несмотря на то, что накануне вечером в каюте гардемаринов его рвало. Буээээ. Несмотря на то что маленький паршивец испортил всем ужин, Видаль, совсем еще зеленый, своенравный мальчуган, симпатичен Фалько куда больше, чем этот чопорный Ортис с его дурацкими сигналами, весь какой-то замороженный и негнущийся, будто в задницу ему загнали банник от тридцатишестифунтовой пушки. Хотя, может, и правда загнали. А то, что Видаля укачало, дело понятное: парень вышел в море – впервые в жизни – только два дня назад. Его мать и три сестры, рыдая в три ручья, долго плыли следом на лодочке, некоторое время сопровождавшей «Антилью», пока восточный ветер нес ее к выходу из гавани, а на берегу, в Сан-Себастьяне и Ла-Калете, весь Кадис махал платками, жены, дети, родители, друзья, все-все-все толпились там, глядя, как эскадра удаляется в гробовом молчании, люди на кораблях смотрели назад, на землю, будто видели ее в последний раз, а в лодочке, плывшей рядом с огромным бортом «Антильи», мать и сестры Видаля, заливаясь слезами, все кричали: до свиданья, Хуани-то, до свиданья, а сам бедный Хуанито, в застегнутом под самое горло кафтанчике, смотрел на них сверху, ухватившись за ванту, очень бледный и очень серьезный, украдкой потягивая носом, чтобы тоже не расплакаться. Хуан Видаль Ромеро, гардемарин. Тринадцать лет. Кстати, его отец, капитан-лейтенант, тоже здесь. Поблизости, на одном из соседних кораблей. Где-то в авангарде, на борту «Багамы»; так что сейчас мать и сестренки Видаля, так же как и весь Кадис от Пуэрта-де-Тьерра до Ла-Виньи, наверняка стоят на коленях, с четками в руках, перед каким-нибудь – в городе их много – образом Христа или Девы Марии, Virgo potens, turns eburnea, porta coeli
[43]
и так далее, молясь, чтобы отец и сын вернулись целыми, с руками и ногами на своем месте. Или чтобы хотя бы просто вернулись. Потому что при таком количестве англичан даже просто вернуться – в любом состоянии – уже подарок судьбы.
– Схожу-ка я отолью, – говорит дон Хасин-то Фатас. – А ты тут приглядывай.
Не тратя время на то, чтобы спуститься в гальюн (отхожие места – совсем рядом, пониже бушприта, весьма поэтически располагаются сразу же за фигурой увенчанного короной льва, свирепо вставшего на дыбы), старпом преспокойно влезает на консоль для боеприпасов с подветренной стороны, отводит назад полы кафтана и, прихватив их локтями, облегчается. При аврале никто не имеет права покидать свой пост, так что некоторые бывалые моряки незаметно делают то же самое чуть подальше, с трудом удерживая равновесие над огромными – каждый весом по шестьдесят шесть кинталей
[44]
– якорями. Накануне вечером в кают-компании, после ужина, воспользовавшись тем, что дон Карлос де ла Роча вышел посмотреть, как обстоят дела на палубе, старший помощник капитана «Антильи», дабы укрепить дух юных гардемаринов и некоторых офицеров, провел с ними небольшую беседу, разъясняя, что именно привело их сюда. В конце концов, спокойно заметил он, у англичан есть причины смотреть на нас косо. В прошлой войне, до того момента, когда из-за бестолковости адмирала Кордовы все пошло к такой-то матери при Сан-Висенте, дела у Армады
[45]
шли, в общем-то, неплохо, хотя адмирал Масарредо и докладывал королю (после чего, разумеется, был отправлен в отставку) о том, что она в ужасном состоянии. В 1796 году испанские моряки уничтожили английские базы в Булле и Шато, разнесли вдребезги острова Микелон и Сан-Педро, потопили или захватили сто тринадцать кораблей Его британского Величества, а в довершение всего «Сан-Франси-ско де Асис» задал хорошую трепку четырем английским фрегатам, нагло явившимся в Кадис-скую бухту; и это не считая той, что учинили канонерские лодки Нельсону, когда он решил устроить себе файв-о-клок в Тасита-де-Плата
[46]
. Позже, после того, как был подписан Амьен-ский мир и, в обмен на остров Тринидад, получена назад Менорка, Наполеон не раз пытался снова втянуть Испанию в войну. А не добившись этого, потребовал – открыто, без всяких церемоний – отставки губернаторов Малаги и Кадиса и военного коменданта Альхесираса, а кроме того, обещания выплатить компенсацию, перестать вооружаться, распустить милицию и передать французам базу в Эль-Ферроле и гарнизоны Бургоса и Вальядолида, а еще – пропустить через свою территорию две французские армии, идущие на Португалию и Гибралтар. Некоторое время Годою (а он, сеньоры, кто угодно, только не дурак) удавалось умерять страсти, а взамен ему пришлось пообещать отстегивать Его Императорскому Величеству по шесть миллионов ежемесячно. Соглашение держалось в тайне, чтобы Испания могла сохранять нейтралитет. Но, ясное дело. Поскольку парижский недомерок был заинтересован в том, чтобы предать этот договор гласности, вскоре о нем стало известно всем. Англичане подняли крик до небес, а потом взялись за дело: без объявления войны захватили у мыса Санта-Мария фрегаты «Санта-Флоренсия» и «Санта-Гертрудис», потом взорвали «Мерседес» (с женщинами и детьми на борту) и завладели «Медеей», «Фамой» и «Санта-Кларой» вместе с деньгами, которые они везли из Лимы, чтобы выплатить Франции обещанные субсидии. А на десерт прикарманили «Матильде» и «Анфитри-те», когда те выходили из Кадиса, чтобы плыть в Америку. Так что Наполеон, премного довольный, потирал руки, а Годою перед лицом народного возмущения не оставалось ничего, кроме как объявить войну мистерам и предоставить испанскую эскадру в распоряжение Ла-Франс
[47]
. Поэтому все они и оказались здесь.
– Ты уже ходил отливать? – спрашивает вернувшийся Фатас, застегивая ширинку.
– Нет еще, сеньор старший помощник.
– Ну так иди, парень. Иди, отлей. А то, не дай бог, продырявят тебя с полным трюмом.
