Катя ежедневно растирала каждую часть его тела, стараясь привести его в тонус. Она сжимала пальцы Криса на каком-либо предмете, заставляя делать над собой усилия и пытаться его ощутить и удержать. Она заставляла его самостоятельно глотать и самостоятельно ходить в туалет, заставляла повторять слоги снова и снова, чтобы, со временем, уложить их в слова…
Спустя несколько месяцев, она перестала узнавать себя в зеркале. Ее лицо было бледно-зеленым, а под глазами чернели огромные синяки. Она практически не спала, так как ее мучили кошмары прожитого дня, она едва могла заставить себя проглотить кусочек хлеба, так как ее постоянно преследовал ужасный запах и пугающие картины, всплывающие в памяти. Ее руки и ноги были покрыты ссадинами и кровоподтеками, а волосы выпадали от нервного перенапряжения. Одним словом, ее жизнь превратилась в кошмар. Однако, она словила себя на мысли, что впервые за последние годы довольно явственно ощущает на себе жизнь. Чем это было? Проявлением мазохизма или дремавшей где-то в глубине ее души любви? Ей не дано было это понять. Зато, в награду за стойкость, ей было суждено, наконец, пережить первый успех.
Крис, как обычно, лежал на своем ненавистном одре и проклинал судьбу и себя за те нескончаемые муки, которые выпали на их долю. Ему было жаль себя, жаль того, что он и не жив толком, и не может умереть, а обречен сносить ежедневные истязания, которые неизвестно к чему приведут. Но больше всего ему было жаль ее. Мужчина искренне не понимал, почему она все это терпит. У него не укладывалось в голове, что заставляет ее каждое утро, с новыми силами и с еще большей настырностью, вновь приниматься за свое. Их сосуществование превратилось в, своего рода, пожизненное заключение, где каждый из них был приговорен к индивидуальным пыткам. И свои она сносила с невероятной стойкостью. Ему не под силу было понять, что Кате просто некуда было больше идти. Не в том смысле, что у нее не было средств найти себе другое жилье. Просто, кроме него, у нее не было другого смысла в жизни. И она держалась за него мертвой хваткой, как бы тяжело ей ни приходилось.
Она совершала обычный утренний ритуал обтирания и перестилания постели со спокойным и умиротворенным, хотя и довольно измученным, лицом. Он пытался словить каждый ее взгляд, ему так хотелось ее ласки… Как бы ему хотелось ощутить прикосновение ее рук, скользящих по его телу! В последнее время он начал понемногу ощущать работу своих внутренних органов и даже периодически, во время ее яростных тренировок, в какой-то из частей тела проскакивала мимолетная, болезненная судорога. Но как бы он ни напрягался, он не мог почувствовать бархат ее пальцев на своей коже.
Вдруг, заколка соскользнула с ее головы, и по его груди рассыпались ее медовые кудри, нечаянно задев его лицо. Его губы дрогнули, их пробило какое-то мгновенное электричество. Изо всех сил он напряг горло и выдавил из себя: «Кейт…»
Девушка замерла и завороженно уставилась на него. Ее сердце бешено забилось. Неужели это произошло? Неужели усилия не пропали даром? Неужто он все-таки будет говорить? Не знаю, испытывает ли мать подобный восторг, когда ее чадо произносит свое первое слово? Главное отличие здесь заключается в том, что, когда в роддоме женщине отдают ребенка, ей дают гарантию, что через год он заговорит. А когда Катя забрала из больницы Криса, ей, скорее, гарантировали обратное. Но, вдруг, ее внимание отвлекла другая деталь. Кисть его руки судорожно пульсировала. Вероятно, побужденный порывом подняться и приблизиться к ней, он невольно подавал сигнал своей руке, которая тщетно пыталась его распознать. Но для них это был грандиозный прорыв!
Катя выбежала из комнаты. Ей хотелось кому-нибудь сообщить эту радостную новость, поделиться с кем-нибудь своим счастьем, но через несколько секунд она поняла, что, кроме Криса, у нее никого нет в целом мире. С матерью она поссорилась еще месяц назад, когда та в очередной раз отчаянно пыталась выяснить, что же у них с Егором произошло. Друзей у нее здесь не было, даже ближайшие соседи жили настолько обособленно, что она с ними никогда не общалась. Дома на побережье покупают не для того, чтобы вступать в общественные отношения, а, скорее наоборот, укрыться от всего мира. Мать Криса, являвшаяся единственным членом его семьи, скончалась еще год назад. Так что бежать ей было некуда. Единственная живая душа в радиусе километра находилась позади нее, в той самой комнате, из которой она только что вышла. Отныне все горести и радости ей предстояло делить только с ним…
Дни тянулись мрачной вереницей, превращаясь в одно большое, размытое, серое пятно. Катя все чаще вспоминала те моменты, когда они с Крисом были вместе, она сотни раз прокручивала в голове то утро, промелькнувшее так мимолетно, и каждый раз пыталась представить, как много можно было сделать того, чего они сделать не успели. Как могли они столько времени потратить впустую, предаваясь страхам и сомнениям? Как посмели они упустить возможность в полной мере насладиться обществом друг друга?! Ах, если бы она знала тогда, чего на самом деле нужно бояться! Если бы можно было вернуться назад и рассказать самой себе о том, как сложатся обстоятельства!
Ей безумно хотелось его вернуть, хотелось вновь ощутить тот восторг, который она испытывала от общения с ним, заново испытать ту радость, которая охватывала ее при прикосновении к плодам его творчества. Если, лежа в постели десять лет назад, она смогла притянуть к себе подобные события, то и сейчас у нее должно получиться оживить свои фантазии! Раз она не может услышать любимый голос из его уст, она непременно найдет способ наслаждаться им из других доступных источников! В ее mp3-плеере всегда бережно хранились записи его песен, и постепенно Катерина стала заменять живое общение с ним прослушиванием его композиций. Вечером, измотанная и обессиленная, она ложилась в кровать, обнимая предмет своего обожания так, как раньше обнимала подушку, и предавалась сладостному наслаждению его нежным и сексуальным голосом.
Катя закрывала глаза от восторга, а у Криса из глаз в этот момент сочились слезы. Он слышал музыку, пробивающуюся сквозь наушники, видел ее исполненное удовольствия лицо и испытывал невероятную ревность, ревность к самому себе, молодому и здоровому, способному вызвать подобные чувства у девушки его мечты. Он вспоминал, как ее горячее тело таяло в его объятиях, как она билась в истерике от его жарких поцелуев, и в его голове звучал ее исступленный голос, повторяющий «Еще, Крис! Пожалуйста, еще!» Как ему хотелось в этот момент вскочить с места, крепко прижать ее руки к подушке и вновь ощутить вкус ее губ. Он мечтал, как будет проделывать это снова и снова, сводя ее с ума своей пылкостью и своей страстью, и к горлу непроизвольно подкатывал тяжелый комок, мешающий сделать очередной вдох…
Катерина, в свою очередь, осознавала, что чем больше она старается отождествлять находящегося в ее попечении пациента с человеком, от которого затуманивалось ее сознание, тем сложнее ей даются процедуры, необходимые для его жизнеобеспечения. И единственный верный выход, который подсказывал ей рассудок – это окончательно разделить для себя эти два понятия. Не думать, не чувствовать, находясь с ним рядом, превратиться в обезличенного робота, выполняющего изо дня в день заданную ему программу. Перестать плакать, перестать устраивать истерики при появлении малейших неудач, отточить свои действия до автоматизма, не замечая слез в его измученных глазах. Не рвать свою душу на куски, пытаясь представить, что он может чувствовать, навсегда унять дрожь в руках, причиняющих ему боль…
