Он вынул из шкатулки горсть разных монет и, пропуская их сквозь пальцы, ссыпал обратно, при этом они издавали металлический звон. Золото и серебро сверкали между пальцами с перстнями.
Вот эту я поднял с затонувшего английского корабля, – сказал охотник за сокровищами. – И вот эту, и еще много других: серебряные «четверики», золотые дублоны, пиастры, макукины, то есть обрезанные по весу монеты, слитки, драгоценные камни… Я профессионал, понимаете? Я знаю как свои пять пальцев девять километров полок в Архиве Индий, а еще архивы Британского адмиралтейства, дворца Инквизиции в колумбийской Картахене, Симанкас, Висо-дель-Маркес, Медина Сидония… И я не потерплю, чтобы парочка любителей… Бог ты мой.
Да, разрушила труды всей моей жизни…
Он положил пиастр и медаль Вернона в шкатулку. И ухмыльнулся, как могла бы ухмыльнуться белая акула, которой рассказали последний анекдот про кораблекрушение.
– И потому я пойду до конца, – заявил он. – Буду действовать безжалостно и без промедления.
Я дойду до… Клянусь вам. А когда все будет кончено, этой женщине… Сами увидите. А вы – вы просто сумасшедший. – Он запер шкатулку и положил ключ в карман. – Вы не имеете даже самого отдаленного представления о последствиях, которые это будет для вас иметь.
Кой почесал плохо выбритую щеку.
– И вы посылали этого козла-недомерка в Кадис ради того, чтобы мы услышали это?
– Нет. Он должен был пригласить вас сюда, чтобы мы решили наконец дело. Предоставить вам последнюю возможность. Но вы, Кой…
Он не закончил фразу, но и так все было ясно: у вас нет полномочий вести эти переговоры. Кой тоже так считал, то есть в этом оба были согласны.
– Я пришел только для того, чтобы узнать, как обстоит дело. Она согласна на встречу.
Палермо настороженно прикрыл глаза. За опущенными веками мелькнула тень интереса.
– Когда и где?
– Гибралтар ей подходит. Но к вам в офис она не придет. Встречу лучше провести на нейтральной территории.
Кривая улыбка обнажила два крепких белых зуба. Акула попала в родную обстановку, подумал Кой.
Вынюхивает добычу.
– И что она считает нейтральной территорией?
– Смотровую площадку на Пеньоне, над аэропортом.
Палермо некоторое время размышлял.
– Почему бы и нет? Когда?
– Сегодня в девять.
Палермо посмотрел на часы и еще немного подумал. Жестокая улыбка снова появилась на его лице.
– Скажите ей: я буду… Вас я тоже увижу?
– Это вы узнаете там.
Отнюдь не дружественным взглядом охотник за сокровищами смерил Коя с головы до ног. И противно ухмыльнулся.
– Ты думаешь, ты крутой парень? – От резкого перехода на «ты» интонации его были еще противнее. – Бог ты мой. Ты такая же марионетка, как и все.
Марионетка – вот кто ты такой. Они нас используют, как… Используют и выбрасывают. Все они так делают. А ты… Я про тебя все знаю. Навести справки для меня труда не составляет… В общем, ты меня понимаешь. Я знаю, в чем твои проблемы. После Мадрида я решил разузнать про тебя. Танкер в Индийском океане. Два года запрета на профессию. Это немало, верно? Я бы, однако… В общем, у меня есть друзья, у друзей есть суда, и на них нужны моряки. Я бы мог помочь тебе.
Кой нахмурился. Как будто кто-то проник в твой дом и перетряс все твое имущество. Так и хотелось подойти к окну и посмотреть, нет ли там шпика.
– В помощи я не нуждаюсь.
– Оно и видно. – Палермо очень внимательно смотрел на него. – Но знай, ты никого не введешь в заблуждение… Ты, конечно, думаешь, что таких, как ты, больше на всем белом свете нет, но… Бог ты мой.
Я таких, как ты, уже сто раз видел. Думаешь, ты один книжки читал и кино смотрел… Это тебе не азиатские порты… Ты даже в плохонький фильм не годишься.
Питер О'Тул и тот повыше классом будет, чем ты.
А она… Она бросит тебя в море, как те корабли-призраки, пустые, без команды… Пойми же ты, в этом романе второго шанса не будет. В этой истории с затонувшим кораблем капитан потеряет свою должность раз и навсегда. А она… Она сама плюнет тебе в лицо…
И не смотри на меня так. У меня нет дара предвидения. Просто твой случай прост до смешного.
Однако он не засмеялся. Он мрачно сидел на столе, упираясь в него обеими руками. Глаза – и карий, и зеленый – смотрели куда-то мимо Коя.
– Я хорошо их знаю, – сказал Палермо. – Лисицы.
Он наклонил голову и некоторое время не произносил ни слова. Потом, словно соображая, где он находится, осмотрелся в своем собственном кабинете.
– Они пользуются таким оружием, о существовании которого мы и не подозреваем. И… Бог ты мой.
И они гораздо умнее нас. Мы целые века разговаривали во весь голос, пили пиво, ходили с приятелями в крестовые походы и на футбол, а они все это время что-то шили, стряпали – и наблюдали…
Золотые цепочки звякнули, когда Палермо направился к бару. Он вынул бутылку «Кати Сарк» и два широких низких стакана тяжелого хрусталя, бросил туда льда, щедро плеснул виски и вернулся к столу.
– Я знаю, что с тобой происходит. – Один стакан он держал в руке, а второй поставил на стол перед Коем. – Они всегда были и остаются нашими заложницами, понимаешь? – Он сделал один глоток, потом второй, не переставая глядеть на Коя поверх стакана. – И потому наша мораль и их мораль… Ну, в общем, мораль у них другая. Мы бываем жестокими из-за честолюбия или развращенности, по глупости и невежеству… А для них… Можно назвать это расчетом. Или необходимостью… Для них это оборонительное оружие, если хочешь. Они злые, потому что пользуются этим оружием, а пользуются они им, чтобы выжить. И если они ввязываются в драку, то бьются до последнего. Ведь отступать им некуда.
Он снова улыбнулся своей акульей улыбкой. Указательным пальцем правой руки дотронулся до запястья левой.
– Вот часы… И их надо остановить. И ты, и я поступим, как любой мужчина: возьмем молоток и разобьем их. Но женщина никогда этого не сделает.
Как только она до них доберется, она разберет их по винтику, распотрошит так, что никто и никогда их уже не соберет. И время они показывать не будут…
Бог ты мой. Я-то их повидал… Им ничего не стоит выпотрошить сильного взрослого мужчину одним жестом, улыбкой, словом.
Он скривил рот и отхлебнул из стакана. Злопамятная акула. Жадная.
– Они тебя убивают, а ты вроде бы продолжаешь жить, не зная, что уже давно мертв.
Кой подавил желание взять со стола не тронутый до сих пор стакан. И не только ради того, чтобы выпить, не в этом было дело, а чтобы выпить с мужчиной, который сидел перед ним. Времена «экипажа Сандерса» ушли в далекое прошлое, а старый мужской ритуал его притягивал, да и, в конце концов, это было бы естественно. В эту минуту он снова отчаянно заскучал по барам, где мужчины говорят непристойности заплетающимися от выпитого языками, пустые бутылки донышками вверх торчат из ведерок для льда, а женщины не мечтают – или уже не мечтают – о затонувших кораблях. Блондинки, не молодые, но отчаянные, такие, как в песне про моряка и капитана, они танцуют в одиночку, не заботясь о будущем. Они убежище, забытье по столько-то в час. И никаких фотографий в рамочках на стене ты не видишь, когда сходишь на берег, который на какое-то время становится обитаемым пространством, как бы промежуточной стоянкой, когда только и ждешь, как бы вернуться, пробираясь между портовыми кранами и навесами в предрассветные часы к какому-нибудь судну, что вот-вот отвалит от причала, где коты и крысы играют в «кошки-мышки». Как-то раз в Веракрусе Торпедист Тукуман сказал: я сходил на берег. Он сошел на берег, но дальше первого же попавшегося бара не двинулся.
