История с корсарской шебекой, вероятно, навсегда останется загадкой. Она либо поджидала в какой-нибудь засаде на андалусском побережье, либо вышла из самого Гибралтара, но случайное это совпадение или нет, узнать не представлялось возможным. Было известно, что шебека ходила то под английским, то под алжирским флагом в зависимости от обстоятельств, что порт Гибралтара был для нее обычным местом стоянки, хотя как раз тогда между Англией и Испанией существовал хоть и непрочный, но все-таки мир. Может, корсары по чистой случайности начали охоту на бригантину, хотя их присутствие в нужном месте в нужное время, упорство, проявленное ими в погоне, наводили на размышления. Нетрудно вписать эту шебеку в сложную игру интересов и хитросплетения той поры. Кто угодно, хоть сам граф Аранда или любой из членов тайного комитета, кто отдал приказ об аресте аббата Гайдары и был политическим соперником Аранды, мог иметь какие-то сведения и позариться на сокровище иезуитов еще до того, как оно будет дано им в качестве взятки, и таким образом убить двух зайцев одним ударом.
Как бы то ни было, но преследователи не учли решимости капитана Элескано, в которой не последнюю роль играло, вероятно, присутствие на борту двух готовых на все иезуитов. Завязался бой, оба корабля затонули, изумруды остались на дне морском. Рапорт юнги удовлетворил морские власти, у них не было никаких оснований проводить более глубокое расследование – в те времена нападение корсаров никого не могло удивить. Потом, когда из Мадрида пришел приказ заняться этим делом всерьез, единственный свидетель исчез. Несомненно, столь своевременное исчезновение было устроено с помощью иезуитов, которые тогда еще могли заручиться содействием местных властей. Несомненно, в руководстве ордена изучалась возможность поднять изумруды, но было уже поздно: удар был нанесен, за ним последовало тюремное заключение и изгнание. Все было потеряно в неразберихе тех дней.
Молчание аббата Гайдары, изгнание и смерть посвященных сделали завесу тайны еще более непроницаемой, Остались свидетельства того, что официальный Мадрид предпринимал попытки найти сокровища, когда граф Аранда был еще в силе при дворе, однако успехом они не увенчались. Потом новые и новые события потрясали Испанию и Европу, «Деи Глория» была окончательно забыта. Она еще глухо упоминалась в книге «Черный флот», написанной библиотекарем обсерватории Сан-Фернандо в 1803 году, а в последний раз нечто связанное с нею произошло двумя годами позже, когда графу Годою, премьер-министру Карла IV, было сделано любопытное предложение «поискать изумруды на некоем корабле с Кубы, по слухам, затонувшем», как сам он писал в своих мемуарах. Эта идея поддержки не получила; по заметкам на полях записки, содержавшей это предложение, оригинал которой Танжер обнаружила в Национальном историческом архиве, видно, насколько скептически отнесся к нему Годой: «по причине необоснованности предложения и в связи с тем, что, как известно, изумрудов на Кубе нет».
И тогда «Деи Глория» затонула снова, на два века погрузившись в пучину забвения.
Танжер и Кой остановились у самого конца причала, возле носа пришвартованной там небольшой шхуны. Танжер смотрела на залив, где вдалеке четко вырисовывались здания на острове Алхесирас. Море было спокойно, зеленовато-голубую воду едва подернула рябь от западного бриза. На небе облаков прибавилось, они медленно двигались в сторону Средиземного моря. Возле порта множеством точек виднелись стоявшие на якоре суда. Может быть, «Черги» отправилась в свой последний поход именно отсюда, где она находилась под защитой английской артиллерии на горе Пеньон. Корсар смотрит в подзорную трубу, видит парус на горизонте, быстро выбирается якорная цепь. И – погоня.
– Нино Палермо знает про изумруды, – закончила свой рассказ Танжер. – Он не знает, сколько их и какие они, но он знает, что изумруды были. Он видел некоторые из тех документов, что смотрела я.
Он умен, знает свое дело и умеет соображать… Но всего того, что знаю я, он не знает.
– Во всяком случае, он знает, что ты его обманула.
– Не смеши меня. Таких людей, как он, не обманывают. Сними борются их же собственным оружием.
Она взглянула на другой конец причала, где была пришвартована «Карпанта». Между мачтами и такелажем соседних судов Кой заметил голову Пилото, что-то делавшего на палубе. Смуглый, с выдубленным солнцем лицом, глазами цвета зимнего моря, невыспавшийся и небритый, он, как всегда крепко, пожал руку Коя свой задубевшей рукой. Прибыл он рано утром. Из Картахены шел трое суток. Паровики – Пилоте всегда называл торговые суда паровиками – не давали глаз сомкнуть. Он уже вышел из того возраста, когда ходят в одиночку Давно уже вышел.
– Ведь выяснила-то все я, понимаешь? – говорила Танжер. – Палермо только замкнул цепь, причем совершенно случайно. В моей голове все уже было, только ждало своего часа… Знаешь, как бывает: ты чувствуешь, что когда-нибудь эти сведения тебе пригодятся, а до той поры они лежат где-то в дальних уголках памяти…
Сейчас она была откровенна, и Кой это понимал.
Сейчас она рассказывала свою настоящую историю, так прямо и говорила; во всяком случае, в той части, что касалась конкретных фактов, ей больше нечего было скрывать. Он знал все основное, знал связь между событиями, знал все, что таилось на дне моря и в чем заключалась тайна. И тем не менее это его не успокоило и не ободрило. Я тебе солгу, и я тебя предам. Непонятная, какая-то чужая нотка звенела где-то, нечто вроде едва заметного изменения числа оборотов в дизеле или возникновения в ансамбле нового инструмента, которое кажется случайным или необоснованным, оно почти до самого конца остается таинственным, необъяснимым и только в финале обретает свое истинное значение. Кою пришла на память одна вещь Телониуса Монка, классический блюз, который так и назывался: «Таинственный».
– Это интуиция, Кой, – сказала она. – Именно интуиция. Про такие мечты точно знаешь, что они воплотятся, – продолжала она, глядя на море так, словно видела эту воплощенную мечту, а Кой смотрел на ее юбку, развевающуюся на ветру, ноги в сандалиях, упавшие на лицо волосы. – Я столько работала… даже когда еще не знала, куда меня это приведет. Ты не можешь вообразить, с каким упорством я работала. До боли в глазах. И вдруг, в один прекрасный день – хлоп! Все обрело смысл.
Она обернулась, посмотрела на него, прищурив глаза от яркого света, и на губах ее была улыбка, улыбка, в которой сквозила и задумчивость, и, может, даже надежда. Улыбалась нежная кожа в веснушках у рта и на скулах, улыбалась с такой теплотой, что чувствовалось, как это тепло сбегает по шее к плечам, рукам и дальше, под одежду.
– Так, наверное, бывает с художниками, – добавила она, – у него чего только нет в голове, но вот какой-нибудь человек, слово, мимолетный образ в один миг создают в его воображении картину.
Это была улыбка красивой и мудрой самки, которая спокойна, потому что уверена в себе. Под этой улыбкой скрывалась плоть, подумал он с тревогой.
Была в ней та плавная изогнутость, идеально гармонировавшая с другими чистыми линиями этого тела, продукта сложных генетических комбинаций. А под этой кожей – горячие мышцы, под которыми прячется единственная на свете настоящая тайна.
