И она замолчала, но улыбка ее стала определеннее. Он тихо хмыкнул – опять ему предлагалось говорить о себе.
– Ничего удивительного. Я был еще больше поражен, когда оказался за бортом.
– Я не о том. Когда я увидела эти надвигающиеся на нас огни, я просто окаменела от страха. Я не знала, что делать… А ты делал одно, потом другое, и видно было, что делаешь ты это чуть ли не машинально. Как будто катастрофа – это самая обычная вещь на свете. Ты не нервничал, даже голос у тебя не изменился. И Пилото вел себя так же. Словно оба вы – фаталисты, и фатализм входит в правила игры.
Кой только пожал плечами, поглядев на свои неуклюжие большие руки. Ему никогда и в голову не приходило, что он будет обсуждать с кем-то такие вещи. В его морском мире, откуда его не так давно выставили, все это было совершенно очевидно и не требовало пояснений. Пояснения необходимы только на берегу.
– Да, таковы правила игры, – сказал он. – Одно из условий – вероятность катастрофы. Конечно, вероятность не слишком велика. Но когда катастрофа происходит, то – молись или чертыхайся, но сражайся до конца, если ты человек. Но вероятность эту ты принимаешь. Это – море. Будь ты хоть самым лучшим моряком на свете, море все равно может тебя погубить. И единственное тут утешение – делать все, что в твоих силах… Наверное, капитан «Деи Глории» был такой.
При упоминании о «Деи Глории» Танжер помрачнела. Она сидела, подпирая подбородок рукой, а теперь склонила голову набок, так что волосы коснулись плеча.
– Не слишком большое утешение, – сказала она.
– Мне годится. Годилось, видимо, и капитану «Деи Глории».
Вдоль береговой линии бухты зажглись фонари, и желтоватые пятна света покрывались мелкой рябью моросящего дождя.
– Там, в море, наверное, очень темно, – сказала она, в голосе ее слышалась невольная дрожь, и он внимательно посмотрел на нее: она вглядывалась в ночь.
– Это так ужасно – упасть в море ночью, – добавила она несколько мгновений спустя.
– Да, весьма неприятно.
– Тебе очень повезло.
– Повезло. Обычно в таких случаях найти человека невозможно.
Танжер положила правую руку на стол, совсем рядом с рукой Коя, но не коснулась ее. Кой, однако, почувствовал, как все волоски на его предплечье встали дыбом.
– Мне это снилось, – говорила она. – Снилось много лет… что я падаю в темноту, плотную, черную…
Он с любопытством взглянул на нее, немного сбитый с толку ее доверительным тоном. И тем, что иной раз она заговаривала о темной стороне жизни.
– Наверное, это сны про смерть, – продолжала Танжер очень-очень тихо.
И замолкла. Она сидела не шевелясь, внимательно глядя поверх балюстрады, в темноту, там моросил теплый дождь. Кажется, думал Кой, она видит что-то дальше, за чернотой моря.
– Про смерть, такую же одинокую, как у Заса.
В темноте.
Она сказала это после очень долгого молчания, едва слышно, почти шепотом. Казалось, она по-настоящему испугана или потрясена. Кой в замешательстве, пытаясь разобраться в своих чувствах, поерзал на стуле. Поднял руку, хотел было положить на ее руку, но не довел жест до конца.
– Если когда-нибудь это случится, – сказал он, – я бы хотел быть рядом и держать тебя за руку.
Он не знал, как это будет воспринято, но ему было все равно. Он сказал это искренне. Он вдруг увидел перед собой маленькую робкую девочку, которая боится одинокой дороги в бесконечной тьме.
– Это не поможет, – ответила она. – В этом путешествии никто и никому помочь не может.
Она внимательно посмотрела на него, заметила и неоконченный жест. Она явно серьезно оценивала то, что услышала. Но теперь тряхнула головой, словно придя к окончательному выводу, и вывод этот был отрицательный.
– Никто.
И замолчала. Только глядела на него так пристально, что от неловкости Кой опять поерзал на стуле. Он бы дал все, что у него есть, – пустые слова, ведь у него ничего нет, – лишь бы быть мужчиной обаятельным, с положением в обществе или хотя бы с деньгами, которых было бы достаточно, чтобы улыбнуться улыбкой уверенного в себе человека, перед тем как положить свою руку на ее, успокаивая и защищая. Чтобы сказать «я позабочусь о тебе, малышка» этой женщине, которую несколько минут назад он назвал чертовой ведьмой и которая сейчас напоминала ему веснушчатую девочку с фотографии в рамочке, девочку, которая когда-то стала чемпионкой по плаванию, выиграла серебряный кубок, теперь уже погнутый и утративший одну ручку. Но Кой, отверженный моряк на борту парусника, который принадлежал не ему, Кой, чье имущество умещалось в дорожной сумке, разумеется, и думать не смел опекать ее и быть тем человеком, чью руку она будут держать в предполагаемом путешествии за грань ночи. Он ощутил такую острую горечь бессилия, когда увидел, что она смотрит и оценивает расстояние, которое разделяло их руки, лежащие на скатерти, и грустно улыбнулась, словно улыбалась теням, призракам и собственной душевной смуте.
– Этого я боюсь.
Все-таки сказала. И Кой, уже не задумываясь, потянулся к ее руке и коснулся веснушчатой кожи. Она же, продолжая смотреть ему прямо в глаза, убрала – очень медленно – свою руку. Он отвернулся, чтобы Танжер не видела, как он покраснел, устыдившись своего неуклюжего поползновения. Но уже через полминуты он подумал, что жизнь подкидывает человеку ситуации с точностью великого балетмейстера или того проказливого шутника, что укрывается за покровом вечности – именно в этот момент, устыдившись своей нелепой руки, лежавшей в одиночестве на скатерти, и устремив глаза через балюстраду на берег моря, он увидел нечто, для себя спасительное и появившееся так вовремя, что он едва сумел скрыть радость. Руки, спина, мускулы всего тела напряглись мгновенно, инстинктивно, а мозг пронзил луч понимания и узнавания – внизу, там, где пляж окаймляла линия фонарей, у закрытого уже рыбного ресторана он заметил силуэт – ни с кем не спутаешь этого, в данный момент чуть ли не дорогого его сердцу, невысокого мужчину. Орасио Кискорос собственной персоной, бывший унтер-офицер аргентинского Военно-морского флота, наемный убийца Нино Палермо, меланхоличный карлик.
На этот раз рыба у него с крючка не сорвется. Кой выждал полминуты, извинился, сказал Танжер, что идет в туалет, через ступеньку сбежал вниз, вышел через заднюю дверь, пробираясь между мусорными ведрами, и направился в противоположную от берега и ресторана сторону. Он шел под пальмами и обдумывал, как сделать полный поворот, чтобы все, что было с левого борта, оказалось по правому. От мелкого моросящего дождичка слегка намокли волосы и рубашка, отчего и так готовое к броску тело еще подобралось. Он пересек шоссе, прошел немного по зарослям сорняков в кювете, снова пересек шоссе, оставляя за спиной густую темноту ночи. Укрывшись за мусорным контейнером, подумал: вот теперь все правильно Кой был с подветренной стороны от так кстати подвернувшейся дичи; Кискорос, ничего не подозревая, прятался от дождика в закрытом на ночь рыбном ресторанчике, под навесом из досок и тростника, спокойно покуривая. Рядом на тротуаре стояла машина – маленькая белая «тойота» с номером Аликанте и наклейкой на заднем стекле, оповещавшей о том, что автомобиль этот арендован. Кой обогнул автомобиль и увидел, что Кискорос внимательно смотрит на освещенную террасу двухэтажного ресторана. На нем был легкий пиджак и, разумеется, галстук-бабочка, зачесанные назад набриллиантиненные волосы блестели в желтоватом свете фонаря Нож, вспомнил Кой про арку в академии Гуардиамаринас. Мне надо остерегаться ножа.
