– Все это прекрасно. Абсолютно точно, как ты говоришь. Однако корабля-то нет.
– Что-то мы сделали не так.
– Это понятно. Только скажи мне, что именно.
Она бросила карандаш на стол. Кой посмотрел на ее босые ступни, стоявшие на досках пола, на длинные веснушчатые бедра под длинной майкой, облегавшей небольшие груди. Он снова погладил ее по голове, и на этот раз она прижалась затылком к его руке. От ее сильного и нежного тела слегка пахло морской солью и потом.
– Не знаю, – ответила она задумчиво. – Но если и есть ошибка, то совершили ее мы с тобой. Завтра мы заканчиваем поиски, и если они не принесут результатов, мы начинаем все с начала.
– А как?
– Не знаю. Наверное, надо начать с картографических уточнений. Ошибка в полминуты дает полмили. Таблицы Нероны очень точны, но, быть может, не столь точны наши расчеты. Даже маленькая неточность в координатах, которые сообщил юнга, может стать решающей; десять секунд или две десятых минуты при современной спутниковой навигации, вероятно, и не играют особой роли, но когда переносишь данные на карту… Вполне возможно, что бригантина находится милей южнее или восточнее. Вероятно, мы поступили не правильно, когда так сузили район поиска.
Кой вздохнул всей грудью. Все это было разумно, но означало одно – надо начинать с самого начала.
Хотя это означает, что он еще некоторое время останется рядом с ней. Он обхватил ее талию, она обернулась к нему и, приоткрыв губы, смотрела, глаза в глаза, вопрошающим взглядом. И, борясь с искушением поцеловать ее, он понял: она боится. Она боится, что мы с Пилото скажем – все, хватит.
– Зря ты думаешь, что у нас в распоряжении вечность, – сказал он. – Погода снова может испортиться… Пока что нам везло с жандармами, но они хоть завтра могут начать цепляться к нам. Будут задавать вопросы, те же самые вопросы по сто раз. А еще существуют Нино Палермо и его люди. – Он показал глазами на Пилото, который расстилал скатерть, делая вид, что не слышит их разговора. – Ему тоже надо платить…
– Ты меня задушишь. – Она неспешно, мягко высвободилась из его объятий. – Мне надо подумать, Кой. Мне надо подумать.
Она чуть улыбнулась откуда-то издалека, как бы извиняясь, – старалась сгладить впечатление от того, что избежала его ласки. Она снова оказалась на расстоянии многих миль от Коя, и по его жилам разлилось чувство тягостной тоски. Темно-синие глаза стали совсем пустыми, они смотрели в открытый иллюминатор.
– И все-таки она где-то здесь, – прошептала она.
Она положила обе руки на иллюминатор и чуть-чуть высунулась, спина ее оставалась во власти Коя.
Он провел ладонью по своей плохо выбритой щеке, ощупывая собственное отчаяние. Вдруг она снова оказалась в своем отдельном пространстве, погруженной в себя и в полном одиночестве. Она вернулась на облако, где все остальные не существовали, и изменить тут он не мог ничего.
– Я знаю, что она тут, внизу, совсем близко, – тихо сказала Танжер. – Она ждет меня.
Кой ничего не ответил. Им овладел гнев – бессильный, глухой. Тот гнев, какой испытывает животное, попавшее в капкан. Он уже знал, что эту ночь он проведет, не сомкнув глаз, рядом с безразличной спиной, непреодолимой, как стена.
И вот теперь настал час, когда в этой истории, пусть и ненадолго, появляюсь я. Настал час, когда загадка «Деи Глории» приближалась к своему разрешению, если это можно так назвать. На самом деле, как, наверное, заметил проницательный читатель, именно я в течение некоторого времени рассказывал вам эту историю, тут, если позволите такое сравнение, я был капитаном Марлоу, не выходя, однако, из той удобной для себя роли, которую взял на себя, говоря почти всегда от третьего лица. Да, говорят, существуют правила искусства. Но кто-то однажды сказал, что рассказ, как и тайна, и сама жизнь, есть не что иное, как запечатанный конверт, внутри которого находятся другие запечатанные конверты. Кроме того, история затерянного корабля, история Коя, которого отлучили от моря, история Танжер, которая вернула море Кою, поразила меня в тот самый миг, когда я познакомился с ними. Я знал, что подобные истории уже очень редко случаются на этом свете, и знал, что еще меньше тех, кто рассказывает о таких историях, даже снабжая их столь же фантастическими образами, какими картографы прежних времен заполняли белые пятна на своих картах. Такие истории, быть может, не рассказывают и потому, что уже нет веранд, окруженных кустами бугенвилии, где медленно гаснут сумерки и слуги-малайцы обносят джином – естественно, сапфирово-голубым джином «Бомбей», – пожилой капитан в кресле-качалке ведет свой рассказ, окутанный дымом трубки. Давно уже веранды, бугенвилии, слуги-малайцы, кресла-качалки и даже голубой джин «Бомбей» перешли в ведение туроператоров; да и курить запрещено повсюду, хоть трубку, хоть что угодно. И это очень мешает уступать искушению и играть в старину, рассказывая разные истории так, как их рассказывали некогда.
Теперь же нить повествования, постепенно разматываясь, подошла к предпоследнему витку, выводя из тени мою скромную персону. Уверяю вас, без голоса рассказчика вся история утратила бы аромат классической старины. Итак, в качестве пролога скажу лишь, что в тот вечер парусник, вошедший в порт Картахены, потерпел поражение, и вместо того, чтобы продвинуться на несколько миль юго-западнее, он возвращался домой без золотого руна, столкнувшись с корсаром, который лишил его всех иллюзий.
На столе лежала карта № 4631, размеченная на квадраты и испещренная крестиками, словно использованная карточка лотереи «Бинго», обманувшая надежды и уже никчемная. Члены экипажа были молчаливы. Заштилевав напротив заржавленных останков Кладбища безымянных кораблей, они убрали паруса и на моторе подошли к пристани спортивного порта. Все вместе они сошли на берег, чуть покачиваясь от непривычки ходить по твердой земле, миновали контейнеровоз «Феликс фон Лукнер» пароходства «Зоелайн», который готовился к выходу из коммерческого порта, и отправились сначала в «Валенсию», потом в «Тайбилью», продолжили в «Гран бар», в баре «Соль» и таверне «Эль Мачо», а тремя часами позже закончили свой обход в «Обрере», маленькой портовой забегаловке, расположенной на углу за старым зданием муниципалитета. В тот вечер они действительно были как три товарища, вспоминал позже Кой, как три моряка, вернувшихся из долгого и опасного плавания. И пили они так, что в глазах уже все расплывалось: по первой, по второй, а еще по одной, чокнемся, что ли, а теперь просто так. От спиртного все – предметы, слова, жесты – виделось словно издалека. И Кой, понимая это, присутствовал на похоронах, одновременно глядя со стороны, в том числе и на самого себя, с извращенным любопытством, с недоверием к самому себе и с чувством вины. А еще он тогда в первый и последний раз видел, что Танжер много пьет, она явно хотела залить горе. Положив голову на плечо Кою, она улыбалась так, будто «Деи Глория» привиделась ей в дурном сне. Она пила, как и он, голубой джин со льдом, добавляя совсем немного тоника, Пилото перемежал солидные порции коньяка «Фундадор» пивом.
Облокотившись на исцарапанное пластиковое покрытие стола, Пилото рассказывал им всякие незначительные случаи, короткие истории про порты и корабли, причем говорил очень серьезно и медленно, четко выговаривая слова – как всегда, когда от спиртного у него слегка начинал заплетаться язык.
