2. О проекте новой Конституции.
Во-вторых, необходимо учитывать напряженность политического поля, на фоне которого проходила подготовка к Съезду, жесткость действий Верховного Совета, правительства и команды Ельцина».
* * *
Свидетельствует депутат России Юрий Воронин:
«Мы считали: да, президент своим указом № 1400 действительно совершил государственный переворот, но во имя гражданского мира и спокойствия, если хотите, во имя России мы готовы сесть за стол переговоров. И вопрос этот поднимали неоднократно. Кстати, первые контакты начались уже 23 сентября: заместитель председателя Агафонов встретился с мэром Москвы Лужковым и изложил требования депутатов. Мы считали, что отключение тепла, света, телефонов и других объектов жизнеобеспечения является прямым нарушением прав человека. Пока они не будут подключены, сама возможность ведения каких-либо переговоров весьма проблематична. Нам трудно убедить депутатов в необходимости начать в таких условиях переговоры. Лужков заверил Агафонова, что даст команду немедленно подключить системы обеспечения. Однако слова не сдержал. Положение не изменилось и по прошествии двух суток.
Параллельно лично я вел на эту же тему переговоры по телефону с Черномырдиным. При мне он дал поручение Сосковцу и Ярову разобраться и немедленно подключить объекты жизнеобеспечения Дома Советов. Но прошел день-другой, однако и поручение председателя правительства осталось невыполненным. То есть я еще раз хочу подчеркнуть: наш диалог возник задолго до начала встреч в Свято-Даниловом монастыре, и, право же, не наша вина в том, что их результат был нулевым».
* * *
Свидетельствует депутат России Илья Константинов:
«Без преувеличения могу сказать, октябрь был, может быть, самый сильный, честный, может быть, единственный подлинный мой поступок.
И еще я понял, что простой русский человек сохраняет свою чистоту, нравственную чистоту. Он намного выше любого аттестованного политика. Когда я увидел наших людей на Смоленской площади, в Останкино, у Дома Советов, я был потрясен: невероятное презрение к смерти, невероятное мужество, несгибаемое абсолютное… Тысячи и тысячи людей, которые пришли тогда к нам, все до одного готовы были умереть. Все ли политики готовы были умереть? Далеко не все. Я видел удивительные вещи: на моих глазах парень вытащил из-под огня нескольких раненых, это было в Останкино. Я подошел к нему, стал с ним разговаривать: кто он? Член какой-то партии? Нет. Сторонник Верховного Совета? Нет. Что ж ты здесь делаешь? Проезжал, увидел, что людей убивают… Он увидел, что убивают людей и пошел под пули. А огонь там был такой, что головы не поднять.»
* * *
Свидетельствует депутат России Иона Андронов:
«До их атаки оставались считанные часы. Стало ясно, что мы обречены. Но страх, предательский животный страх я научился подавлять не только в афганских боях, но и под бомбежками, артобстрелами еще двух войн – во Вьетнаме и Никарагуа. Пришлось заново скомандовать себе: держись, не теряй головы, не опозорься перед соратниками.
Я встретил взволнованного депутата Павлова. Он сказал, что вернулся с Киевского шоссе, где видел входящие в Москву колонны бронемашин Таманской и Кантемировской дивизий. Эти так называемые «дворцовые дивизии», дислоцированные под столицей, всегда с 1956 года использовались в кремлевских заговорах с целью переворота. В сентябре обе дивизии посетил Ельцин и посулил командирам множество материальных благ.
Теперь танки и броневики занимали в городе боевые позиции для атаки «Белого дома».
…Отползая от прострелянного окна, я тогда еще не знал, что снаружи целится по нашим окнам знакомый мне сотрудник газеты «Известия» Николай Бурбыга. Через два дня он, плюнув на журналистскую этику цивилизованного мира, горделиво откровенничал в своей газете, как «перестал чувствовать себя журналистом» в то утро. «На какое-то время стал пулеметчиком бронетранспортера номер 170 седьмой мотострелковой роты. Сквозь прицел пулемета хорошо были видны окна «Белого дома». Рядом громыхнула пушка БМП. Из окна на 4 этаже посыпалось стекло, повалил дым.» Как назвать это? Московский Апокалипсис?
Загрохотали орудия танков, прожигая насквозь верхние этажи бронебойными кумулятивными снарядами. Парламент умирал в пламени и в черной копоти вспыхнувших пожаров.»
* * *
Свидетельствует депутат России Сергей Бабурин:
«В момент выступления Руцкого я находился на другом конце здания. Когда я подоспел на этот самый балкон, приказ уже был отдан, вмешиваться было поздно.
Я пошел к Хасбулатову, добился наконец, уже 3 числа, назначения нового министра нутренних дел Трушина, и этот вновь назначенный министр за один вечер сделал больше, чем Дунаев за две недели. Но, к сожалению, время было упущено. Что касается Останкино, то допрос почему-то происходил спустя уже месяц… Они сначала попросили всех, кто имел ко мне хоть какое-то отношение. Искали компромат, чтобы меня арестовать. Мне известно, что Ельцин добивался моего ареста от Казанника. Меня допрашивали без перерыва двенадцать часов пятнадцать минут. Единственное, что они смогли накопать, так это фразу: «Мы выдернем эту наркотическую иглу из тела России». Я им говорю: «Это я правильно сказал. Наши средства массовой информации – действительно наркотическая игла, и я могу это доказать: они отравляют сознание народа и наносят колоссальный вред. А что до слова «выдернуть», так ведь я же не сказал, что мы ее будем дергать без наркоза. С наркозом выдернем. Так что никакого призыва к штурму». Вообще я убежден, что наивно было идти штурмовать Останкино.
Генерал Макашов, увидев машины, тронувшиеся в направлении Останкино, попытался их остановить и заявил, что это – чудовищная глупость ехать штурмовать Останкино, что это недопустимо, что это – провокация. И только прямой приказ пропустить автомашины заставил его отступить.
Но даже если бы так называемого «штурма» не было, боюсь, события уже не удалось бы повернуть в нужную сторону. Ошибки начались с самого начала, с первого дня. Ведь уже тогда, когда было принято постановление о назначении исполняющим обязанности президента Руцкого, надо было сделать так, чтобы он приступил к своим обязанностям. Вновь назначенные силовые министры должны были возглавить свои министерства, а не сидеть в Верховном Совете.
Уже 21-го вечером я потребовал, чтобы из депутатов были сформированы группы, чтобы они были направлены во все министерства и на предприятия, чтобы они объяснили, что происходит, сообщили о решениях съезда и обеспечили выполнение этих решений всеми министерствами. Это были бы комиссары законодательных органов. Нужно было действовать. Мне сказали, что все будет сделано, чтобы я не вмешивался. Словом, мягко отстранили от этих проблем. В результате это начали делать только через несколько дней. 24-го для меня уже было все ясно. Я понял, что защищать Конституцию бескровно, одним лишь жестким соблюдением закона Парламент не смог. Поняв это, я 24 встретился с несколькими рижскими омоновцами, объяснил им наши поступки и сказал, чтобы они уходили из Дома Советов. Если мы победим, оружие нам не понадобится, если проиграем – оно нам тоже будет не нужно, а они, эти ребята, нужны нам будут, они еще понадобятся России. На другой день они ушли. Потом я читал о тех, кто по моему настоянию ушел в двадцатых числах, что они якобы были в Белом доме третьего, четвертого, пятого якобы выбирались оттуда. Мне было грустно и смешно… После того, как момент был упущен, нам оставалось только одно – упорное ненасильственное противостояние. Парламент был блокирован, и мы рассчитывали только на помощь извне – на помощь регионов… Нас обнадеживала информация, которая доходила из регионов, в частности, из Сибири, из ряда организации. И потом, когда я смог познакомиться с документами, например, с Сибирским соглашением, мне стало понятно, почему 3-го произошла провокация. Ведь именно с – го сибиряки вводили санкции против Москвы в случае, если осада Парламента не будет снята».
