Антитезис: Получается, что Сталин – просто портрет на стене, что он никаких решений не принимал. Люди относятся к истории именно эмоционально: дайте нам Сталина, чтобы он поубивал всех плохих и облагодетельствовал всех хороших! Сталин в реальной политике – это символ определенного общественного порядка. О нем и речь. Нам копировать сталинизм? Если да, то есть ли шанс, что страна при этом выживет?
Остается добавить, что Тезисы принадлежат Сергею Пыхтину, а Антитезисы – мне. В «наших спора без сна и покоя» мы пришли к простой истине: есть разница между историческим и психологическим портретом исторического персонажа. В историческом портрете личности почти что нет – она остается лишь обозначением эпохи, которая им самим руководит. Психологический портрет – это попытка понять «субъективный вклад» личности в историю. Который, разумеется, ограничен. При всех возможностях диктатора, он – продукт эпохи, а не наоборот. Главное, над чем он не властен, – это время. Вчерашний день становится исходным условиям для дня завтрашнего. Люди делают эпоху, но ведь и эпоха делает людей. Люди своими ошибками порождают Смуту, но, будучи порожденной, Смута предопределяет поступки людей. Ящик Пандоры чаще всего захлопывается сам собой, потому что вылетевшие его демоны устали или насытились.
Уникальность личности Сталина во многом определена его долгожительством: образовались два противоречивых для национального сознания образа – палача и победителя. Отделить Победу от Сталина отчасти можно: он не был гениальным полководцем. Но тогда его фигура должна быть замещена какой-то достаточно яркой (например, маршала Жукова). Увы, пропагандистская машина олигархического режима ни в коем случае не даст этого сделать. Потому что режиму крайне невыгодно, чтобы русская история была осмыслена как нечто, происходящее помимо воли коммунистического руководства и коммунистической доктрины. Если русский народ по своей природе коммунист, то против него все средства хороши, и они будут введены в действие с привлечением ресурсов мировой олигархии. Русские в марксистском духе будут определены как «реакционный народ». И это подогревание смутного сознания в народе, ради того, чтобы он не мог не только пережить и переосмыслить прежние Смуты, но и преодолеть текущую Большую Смуту.
Как историческая фигура, Сталин совмещает в себе образ палача и образ победителя. Сталин как символ не может совмещать два этих образа. Именно поэтому в настоящее время происходит интенсивное отмежевание сталинистов от всех фактов, которые каким-либо образом дискредитируют Сталина как организатора уничтожения Российского Государства в 1917 году и автора массовых репрессий, затронувших вовсе не только коммунистическую номенклатуру и партийных радикалов-интернационалистов. Либеральные, олигархические круги заказывают иной портрет Сталина – тирана и узурпатора. Но чем больше от имени режима предлагается такая смысловая нагрузка на историческую личность, тем больше интереса она вызывает. Мы видим два образа Смуты, и оба – крайне вредны для русского народа, которому не оставляют выбора: здесь его будут раскалывать именем Сталина, который мертв и принадлежит уже отдаленной истории, но будет действовать как живой бог, обещающий карать с жестокостью, которую только можно представить себе по отношению к врагам.
Все оценки Сталина как личности – субъективны. Оценки его эпохи могут быть основаны на фактах, исторических аналогиях и логике. И это вполне научный подход. Но если речь идет о современности, о текущей политике, то никто не будет обращать внимание на научный метод исторических оценок. Вопрос именно в субъективных оценках, которые складываются в реальные политические предпочтения. Сталин в современно политике – это надежно отсутствующий персонаж, который лежит в гробу, но образ его призывают с такой надеждой, что иногда кажется, что он сможет выбраться из гроба. Сталинисты капризны: они не признают никакой «реинкарнации». Им нужна подлинность: настоящий Сталин. И это момент психологический. Это образ коммунистического Апокалипсиса: когда с крахом известной нам истории (страны, государства, народа) настает царство справедливости и достатка – «новое небо и новая земля». Без деталей – просто «новое», и все. Лишь бы не «старое». Что «новое» может быть еще хуже, чем «старое», сталинистов не волнует.
Как бы Сталин ни стремился к пользе Отечества, он был рабом большевистской идеологии и заложником свершенных большевиками деяний. Если бы Сталин не был в них соучастником, то его кости гнили бы в могилах гражданской войны. Поэтому в образе Сталина есть всё – и прагматическое стремление вести страну по наилучшей из возможных исторических траекторий (из тех, которые были предопределены в 1917), и прочная причастность к тому вреду, который при этом все равно наносился стране и народу. Ожесточение, которое возникло в обществе в результате мировой войны, революции, гражданской войны и марксистского фанатизма, на все бросило свою тень. Эта тень сгущает Смуту наших времен.
Россия могла бы погибнуть от большевистской Смуты. Но она выжила. И это оказалось возможным в условиях сталинизма. Быть ли за это благодарным Сталину? Это дело вкуса. Ясно лишь одно: ничто в образе Сталина преодолению нынешней Большой Смуты послужить не может. Только здравое и освобожденное от психозов историческое повествование о русской истории будет тем средством, которое освободит наш народ от бесовщины прежних смут и грядущей почти с фатальной неизбежностью катастрофы, которая угадывается как результат текущей Большой Смуты.
Два большевизма
Революционная политика стремится оторвать народ от продуктивного труда и бросить его в политические битвы, преследуя негодными методами неверно понятые интересы. Результатами этих битв стремятся воспользоваться те, для кого принцип «чем хуже, тем лучше» является допустимым и применимым против того государства, которое революционеры намерены обрушить. Но стоит власти пасть в руки вчерашних революционеров, они становятся «государственниками», отрекаясь от всего, к чему призывали совсем недавно.
Декларация прав народов России 1917 года, принятая самозваным Советом народных комиссаров, в полной мере соответствует разрушительной логике революции. В декларации говорилось о раскрепощении – отделении трудящихся от государства, власти закона, дисциплины военного времени. Объявив, что теперь никто не имеет никаких обязательств перед страной, большевистские комиссары заключили также, что и народы «раскрепощаются». Отменялось «натравливание народов друг на друга», «резня и погромы», «рабство», «гнет и произвол». По слову этой самозваной группы отныне устанавливалась политика «добровольного и честного союза народов России».
Разумеется, народ не может свидетельствовать о своих интересах иначе как через своих представителей. Никто таких представителей в 1917 году не избирал. Выборы в условиях войны были бы нелепостью. Да и не было среди российских народов практики выдвижения своих представителей сверх уровня местного самоуправления. Народ даже во время революционного брожения не мог не оставаться бессловесным субъектом, который проявлял себя разве что разрушительным бунтом, но вовсе не политическим самосознанием. Сказка об освобождении от любой дисциплины и ответственности была придумана большевиками с целью подбить к бунту, разнуздать самые мрачные силы, дремавшие в глубине социальных слоев, ощущавших государство и необходимость повседневного труда как непереносимое бремя.
