Осмыслен ли был в Белом движении изначальный порок, сделавший бесполезным все усилия, всю жертвенность «белой гвардии»? Нет. «Белые» не были монархистами, они не имели представления о ценности Империи как правовой архитектуры, выстроенной на фундаменте Традиции. Они бредили Вольтером и Руссо, они важничали цитатами из Маркса, их увлекали газетные выдумки и фантазии салонных ораторов. Они не любили Россию «какой ее нам Бог дал» (Пушкин), а в Гражданской войне видели свою задачу только в том, чтобы «вернуть старое», понимая под этим какие-то смутные воспоминания о частном быте. Но «старое» невозможно было восстановить, как невозможно склеить однажды разбитую вдребезги вазу. Поэтому цеплялись за новые образцы мозгоблудия – эсеровщину, меньшевизм, конституционализм и т. д. Идейный хаос не давал здравым идеям реставрации взять верх. Не случайно Троцкий признался, что боялся больше всего, что «белые» поднимут на щит идею Белого царя. Идея Царства моментально объединила бы крестьянство и аристократию, а также квалифицированных рабочих, которым разгул анархии не мог быть по душе. Но лидеры Белого движения предпочитали исходить из принципа: дерусь, потому что дерусь. И от безысходности придерживаться принципа «непредрешенчества»: мол, сначала перебьем большевиков, а там посмотрим. Не вышло. Успехи тактического плана по этой причине быстро обернулись стратегическим поражением. Невозможно было ни расколоть ряды противника, ни консолидировать собственные ряды, не сказав ясно и понятно, за что люди идут умирать на фронтах гражданской войны.
Увы, отсутствие понимания своих собственных грехов не пришло к «белым» и в эмиграции. В среде изгнанников искали вину за катастрофу где угодно, только не у себя. Главным объектом оскорбительной и клеветнической критики стал замученный изуверами Государь Николай II. Ему, кто до конца стоял за Империю, кто пошел на Голгофу вместе со своей семьей, люди, предавшие Империю, проигравшие все на свете, промотавшие свою Родину, предъявляли претензии, которые кочевали из одних мемуаров в другие. А теперь все эти авгиевы напластования для иных историков становятся чуть ли не документальной основной их исследований!
Ничего не поняли эмигрантские массы и в природе Советской России. Они ждали ее крушения со дня на день, не понимая, что политтехнологи тирании пришли на многие десятилетия. Раз уступив, уже ничего быстро не вернешь. То, чего дворянство не смогло совершить с революцией диктатурой законов военного времени, революция десятикратно сотворила не только с дворянством, но и со всем народом.
Эмигранты продолжали мыслить категориями гражданской войны, в которой ничего не поняли. И многие из них с радостью пошли за Гитлером, полагая, что большевики – большая беда, чем иноземное нашествие. Они не понимали, что кайзеровские войска – это армия другой эпохи. Они не поняли, что современность – это тотальная война. Что очень хорошо осознали немцы, разобрав в философском анализе все пороки Веймарской республики и собственной революции, понятой как позор. Поэтому те, кто вступил в РОА или сотрудничал с немецкой разведкой, оказались в стане врага, который воевал не с большевиками, а с Россией и русским народом. Гражданская война давно закончилась, а мировая война решала совсем другие проблемы. Эмиграция же в значительной своей части перепутала эпохи. Чем подтвердил свою патологическую несостоятельность.
При всем этом русская эмиграция сохранила для нас знание о той «старой» России, Святой Руси, которую она потеряла. Русское зарубежье сохранило интеллектуальную среду, где продолжилась русская философия, русская историческая наука, русская литература. Связь с изначальной Россией осуществилась помимо политических заблуждений, вне бесплодных словесных баталий.
Заносчивые оценки в адрес тех, кто пережил русскую трагедию, выглядят сегодня как посягательство на Россию. Люди, не сделавшие для России ничего, обрушиваются на память о героях, проливавших кровь за Отечество – прежде всего, в Первой мировой войне. Да, многим из них можно теперь предъявить претензии за последующие ошибки. Но как же можно перечеркивать ту часть их жизни, что была отдана Отечеству? Как можно судить развязным языком современности тех, кто видел и понимал большевизм как страшную машину уничтожения русского народа? Подобные суждения обеляют «красных», которые как будто ни к чему не причастны: не переходили в стан врага, не бежали перед его армиями, не предавали и не трусили… «Белые», при всей их вине за крах Империи, отличаются от «красных» жертвенностью самой высокой пробы: когда не остается никакого смысла в позе, в самолюбовании, в надеждах на одобрение других, а ответ дается только перед Богом. Судьбы «белых» офицеров, профессоров, писателей – это отражение судьбы Отечества, ушедшего в воды истории, в народную память, чтобы возродиться вновь как надежда на грядущее величие России. Ничего подобного нет и не может быть у «красных» – приветствующих еще и сегодня разрыв истории и низвержение России, победы «бесов» над русским народом.
Мы склоняем головы перед воинской доблестью солдат и офицеров любой армии. Подвиг всюду подвиг. Даже если его совершают люди, одетые в форму чужих войск. Поэтому мы должны отдать должное в равной степени Каппелю и Чапаеву, Юденичу и Фрунзе. Но все это не имеет никакого отношения к общеполитической оценке Белого движения как негодной и запоздалой формы борьбы с большевиками. «Белые» столь же ответственны за разорение России, как и «красные». Не было в Гражданской войне правых. Все были неправы, все замешаны в измене и зверствах против собственного народа, все были «левыми». Но первыми удар по России нанесли как раз те, кто потом готов был сражаться с большевиками насмерть – теми, кто восторженно принял Февральскую революцию. Лучше бы они сражались насмерть с изменой, погубившей Империю.
Отсутствие правоты у «белых» и «красных» дает нам основание преодолеть в современном обществе все еще ведущуюся гражданскую войну. Для этого требуется преодолеть «партийность» в исторических оценках, отказаться от идеализации какой-либо из сторон, преодолеть страсть к фантазиям и романтическим выдумкам, фабрикующим образы «рыцарей без страха и упрека». В русской истории достаточно достойных, героических фигур, чтобы видеть в них символы национального единства. А становиться на одну из сторон в гражданской войне – значит, покушаться на это единство.
Мы должны осознать, что Октябрь является прямым следствием Февраля, что «белый» террор является прямым продолжением «красного». И те, и те – соучастники в крахе Империи, в массовой измене Вере, Царю и Отечеству. Такое понимание позволит нам воссоединиться с собственной историей – прежде всего, с историей Империи. И не видеть ни в свержении монархии в результате заговора, ни в торжестве большевиков в результате братоубийственной войны ничего позитивного, что можно было бы признавать основой российской государственности.
Опыт русской трагедии дает нам урок: не быть «левыми». Правда за «правыми» – традиционалистами, консерваторами, националистами, монархистами. А измена, трусость и обман – удел «левых»: коммунистов, социалистов, социал-демократов, либералов, анархистов, нацистов. Путаясь в «левых» теориях, Россия в XX веке пережила несколько катастроф, теряя миллионы человеческих жизней, а с 1991 года – огромные территории. Когда говорят, что «лимит на революции исчерпан», то забывают, что все эти революции исходят от «левизны». Русская трагедия, чтобы остаться для будущего России только опытом, должна быть пережита в реставрации русской государственной Традиции. А это значит масштабное изменение всего уклада жизни, который теперь носит совершенно гибельный для народа характер и обещает новые катастрофы, трагедии и утраты.
