В небе начинается гул. Ползет черная муха, за ней – вторая.
– Бегом! – командуют справа у пехотинцев.
– Бегом! – повторяет Асташкин. Пробуем бежать, но бежать снег не дает, под ним – вода.
Немецкие самолеты снижаются. Слышим пулеметные очереди. Без команды падаем. Я намечаю себе впереди оттаявший бугорок-кочку, он будет маскировать меня.
Самолеты визжаще пронеслись над головами. Они словно подхлестнули нас. Вскакиваем. Справа, у пехотинцев, чей-то истошный крик.
Бросок – до нового рубежа. Грудью наваливаюсь на кочку, ноги в снежной воде.
Снова приближается гул.
– По самолетам, залпом! – Асташкин целится.
Залпа не получилось. Окостенелые пальцы еле шевелятся. Разрозненно, не в лад, стреляем в несущуюся на нас махину. Но и сквозь гул слышим чей-то отчаянно радостный голос:
– Танки! Наши танки!
Видим, из леска в низине, в направлении на Фомино, ползут три танка. Мы забываем о самолетах. Делаем еще одну перебежку.
Зайцева Гора – в трескотне и дыме. Над нами и сбоку свистяще шикают пули. Откуда-то из глубины, со стороны немцев – орудийный залп, потом – еще и еще.
Два первых наших танка в дыму. Подбиты? Кто-то матерно ругается. Танки горят. Стреляет лишь один, ползущий в обход двум первым. Лежим. Целимся в те места, где возникают белые язычки выстрелов. Немцы бьют из пулеметов.
Фомино
В центре России оно —
В Подмосковье
Прижалось к горе,
Как родинка к лицу.
Памятью каждый из нас
Прикован
К этому
Маленькому сельцу.
Мерой
Всех испытаний жестоких
Для нашей дивизии было оно.
У кого – Сталинград,
У кого – Севастополь,
У нас – Фомино.
Перевалить через Зайцеву гору!
Варшавское перерезать шоссе! —
Но кроме приказа был еще голод,
И был – промозглый
Болотный холод
В наступления полосе.
Встать бы
И смять эту гору в лепешку!
Но голой рукой попробуй возьми,
Когда на тебя – обвалом бомбежки…
Бомбежки,
Бомбежки с восьми до восьми.
Мы вылезали из ям осклизлых —
В свежих воронках посуше дно.
И вот уж
Взрывной волной слизан
Последний камень печной Фомино.
Теперь лишь на карте одним названьем
Осталось село.
И остался приказ.
Оледенелыми ветками ночью позванивал
Ветер, коробя шинели на нас.
Вторую неделю ознобный ветер
И грохот разрывов со всех сторон —
До исступленья!..
Свели на третью
Остатки полков в один батальон.
…Мы поднимаемся из-за столов.
Минута молчания сильнее слов.
Вот уже четверть века почти
Память павших товарищей чтим
Минутой молчанья.
В эту минуту
Нам, уцелевшим, видеть дано
Железным ветром
Насквозь продутое
Братское поле под Фомино.
В дни наступленья
За нами следом
Перемещалось вперед и оно.
И стало для нас
Плацдармом победы
Братское поле под Фомино.
Мы пробивались к Рейхстагу в апреле —
Было от дыма и днем темно.
Вплотную придвинулись к их цитадели
Братское поле под Фомино.
…Сейчас под Мосальском,
В центре России
Стоит монумент,
Как и должно.
Увековечить не мы просили:
Братское поле под Фомино.
Девять дивизий
Травой-повиликой
К свету, к людям пробились давно
На этом
Жертвенно-великом
Братском поле под Фомино.
Сколько же нас,
Погибших негромко,
Но жизнь за Отчизну отдавших равно?!
Да будут святы для наших потомков
По всей России поля Фомино!»
(А.А. Лесин, в 1942 году – рядовой роты связи)
[243]
* * *
«Прибежавший посыльный передал скороговоркой: «Срочно к комиссару полка». Нашел комиссара у штабного шалаша. Доложил.
Он приказал отделением срочно прибыть к нему, оставив одного человека с ружьями. Бегу обратно, строю отделение и веду.
– Сейчас первый батальон нашего полка выходит на передовую и начинает наступление, – сказал комиссар. – Ваша задача – действовать на стыке первой и второй рот. У немцев на передовой появились танки. Танки уничтожать огнем ПТР, выпрыгивающих танкистов уничтожать из винтовок. Через тридцать минут батальон выходит на дорогу. Быстро собирайтесь и занимайте свое место. Задача ясна? Вопросы есть?
Отвечаем хором: «Ясно!»
Мы давно ждали этого часа и внутренне были подготовлены к нему. И нам все ясно. Для этого мы прибыли на фронт. Сейчас будет решаться главный вопрос, во имя которого мы надели шинели, взяли в руки оружие и поклялись защищать Родину до последней капли крови.
Возбужденное воображение уже рисовало картину предстоящего боя, и я видел свое отделение в этом бою, видел и себя – то бесстрашно ползущего вперед под пулями и осколками, то бегущего впереди отделения.
Надеваем вещевые мешки, белые маскхалаты, разбираем ружья и винтовки и выходим на дорогу. Ждем, пока подойдет первая рота. И пристраиваемся к ее задним рядам.
Идем по лесной дороге. Сзади рев моторов и грохот гусениц – нас догнали танки, которые будут сопровождать и поддерживать нас в наступлении. В движении мощных КВ и Т-34 было столько грозной силы, что она обнадеживала и придавала нам уверенность в исходе наступления.
К гулу танковых моторов и скрежету гусениц примешивается гул немецких самолетов. Опять нас бомбят, танки на дороге, а достается нам. Вся округа заполнена ревом танковых и авиационных моторов, пронзительным воем сирен на самолетах, криком людей – раненых и испуганных.
От ведущего самолета отделилась продолговатая черная точка и с нарастающим свистом понеслась к земле. Бросаюсь на землю, и через мгновение меня подбрасывает и начинает засыпать землей. Закрываю голову руками – только не трахнуло бы большим мерзлым куском земли. Враз подумалось, что можно погибнуть вот так по-глупому, не совершив ничего. Вскакиваю и отбегаю от дороги метров на десять. Приступ ярости охватывает меня. Прислонившись спиной к стволу сосны, в просветах деревьев нахожу входящий в пике самолет и выпускаю из винтовки одну бронебойную пулю за другой. На какое-то время забываю об отделении, поглощенный стрельбой по самолетам.
