Макаров, адъютант Май-Маевского:
«Генерал-лейтенант Шкуро был среднего роста, блондин, тридцати одного года, с голубыми хитрыми глазами, курносый. В империалистическую войну он служил есаулом. Настоящая фамилия его – Шкура; для благозвучности сменил «а» на «о». Шкуро оказывал огромное влияние на [Кубанскую краевую] раду, заставил ее произвести себя в полковники, а потом в генералы. Он устраивал дикие оргии и отличался бандитскими наклонностями»
[279]
.
Генерал Махров:
«Шкуро был блондином маленького роста, лет тридцати восьми, с круглым добродушным симпатичным лицом. Он был подвижен, как юноша, держал себя очень просто в противоположность всем генералам производства периода Гражданской войны»
[280]
.
Обратим внимание: Макаров и Махров, описывая Шкуро в 1919 году, расходятся в определении возраста на семь лет. Махров изрядно состарил Андрея Григорьевича, Макаров чуточку омолодил; каждый при этом приблизил к своему возрасту: на самом деле в феврале 1919 года ему исполнилось тридцать три… Если, конечно, он не фальсифицировал дату рождения, не присвоил себе спасителевы лета – так же, как присвоил полковничий чин.
Фамилия, которую он себе придумал и на которую даже выправил документы у кубанских властей, должна была звучать важно и торжественно: Шкуранский. Но этот бульварно-графский вариант не прижился, и как-то само собой закрепилось волчье прозвание: Шкуро. Что касается чина полковника, то Андрей Григорьевич стал самочинно именовать себя полковником после окончательного распада старой армии, зимой 1918 года. Последний его документально подтвержденный чин до начала Гражданской войны – есаул, что соответствует капитану. Производство в войсковые старшины (чин, соответствующий подполковнику) в 1917 году – под вопросом.
В следующих строках своих воспоминаний генерал Махров, человек достаточно наблюдательный и острый в оценках, буквально тает от умиления, описывая нашего героя:
«В лице Шкуро я встретил человека сердечной простоты и доброты, без дерзновенных притязаний. Слухи о его пристрастии к пьянству совершенно не соответствовали действительности»
[281]
.
Между тем в воспоминаниях барона Врангеля, бывшего начальника и патрона Махрова, образ Шкуро нарисован вовсе не такими нежными красками и больше походит на тот портрет гуляки и бандита, который изобразил Макаров:
«…Прибыл ко мне генерал Шкуро. Он с напускным добродушием и нарочитой простоватостью начал жаловаться на „строгое“ мое к нему отношение:
– Сам знаю, что виноват, грешный человек, люблю погулять и выпить. Каждому из нас палка нужна. Треснули бы меня по голове, я бы и гулять бросил, а то гляжу, командующий армией, наш Май, первый гуляет, ну нам, людям маленьким, и сам Бог велел…»
[282]
В другом месте скупой на эмоции Врангель, с трудом сдерживая негодование, изображает, как именно гуляли «маленькие люди»:
«Сплошь и рядом ночью после попойки партизан Шкуро со своими „волками“ несся по улицам города, с песнями, гиком и выстрелами. Возвращаясь как-то вечером в гостиницу, на Красной улице увидел толпу народа. Из открытых окон особняка лился свет, на тротуаре под окнами играли трубачи и плясали казаки. Поодаль стояли, держа коней в поводу, несколько „волков“. На мой вопрос, что это значит, я получил ответ, что „гуляет“ полковник Шкуро. В войсковой гостинице, где мы стояли, сплошь и рядом происходил самый бесшабашный разгул. Часов в 11–12 вечера являлась ватага подвыпивших офицеров, в общий зал вводились песенники местного гвардейского дивизиона, и на глазах публики шел кутеж. Во главе стола сидели обыкновенно генерал Покровский, полковник Шкуро, другие старшие офицеры»
[283]
.
О «волках», «волчьей сотне», своеобразной личной гвардии Шкуро, речь у нас пойдет чуть позже.
Несколько колоритных штрихов к портрету Шкуро на фоне его окружения добавляет Федор Иванович Елисеев, офицер Кубанского казачьего войска (в Вооруженных силах Юга России имел чин полковника):
«Шкура-Шкуранский характеризовался… как веселый и бесшабашный офицер, но талантливый и удачный партизан, умевший создать вокруг себя соответствующее окружение из казаков. Был не прочь при этом и соригинальничать: набрал при развале армии казаков – „волков“.
Теперь пред нами предстала, вопреки создавшемуся заочному представлению, миниатюрная фигурка казачьего офицера с нервно подергивающимся лицом, с насмешливой кривой улыбкой. Чин – полковник, а говорили, что он только войсковой старшина. Самовольное перескакивание через чин было в обычае того времени, когда утерялось следящее начальническое око. <…>
При начале знакомства со Шкуро вам прежде всего бросается в глаза его миниатюрность, подвижность, непосредственность и, говоря правду, незначительность»
[284]
.
Итак, перед нами подвижный, беспокойный, несколько даже вертлявый человек неопределенного возраста и роста, светловолосый и светлоглазый, с небольшими пшеничными усиками, балагур, любитель простых походных развлечений… Тип какой-то несерьезный. Ожидали увидеть Воланда, а выглянул Коровьев…
От Закавказья до Забайкалья
Если по возможности отслоить правду от вымысла и при этом оставить место сомнению, то биография Шкуро будет выглядеть примерно следующим образом.
Родился 7 февраля 1886 года в станице Пашковской, близ Екатеринодара. Потомственный кубанский казак. Отец, Григорий Федорович Шкура, – офицер. В «Записках белого партизана» он назван полковником, но на самом деле был уволен в отставку «за болезнью, с мундиром и пенсией» в 1901 году в чине войскового старшины. За пять лет до рождения сына Григорий Федорович участвовал в Ахал-Текинском походе Скобелева и во взятии Геок-Тепе. Видимо, тогда получил ранение в голову: след от него заметен на фотографиях, сделанных много позже. В этом, возможно, причина сравнительно ранней отставки, а также и неуживчивости, резкости, неуравновешенности характера Григория Федоровича. Человек он был состоятельный, хотя и не богач. В екатеринодарском обществе имел определенный вес, избирался гласным городской думы. Своего старшего сына, конечно же, предназначал к военной службе, и не простой, а успешной. Для этого необходимо было образование.
После окончания приготовительного класса реального училища родители отправили десятилетнего Андрея в Москву, в 3-й Кадетский корпус. В нем он отучился семь лет. Окончил с хорошим баллом, дававшим право на выбор военного училища. Выбрал Николаевское кавалерийское училище в Петербурге – то самое, в котором когда-то учился Лермонтов. Два года обучения прошли в общем благополучно. В «Записках» есть упоминание о разжаловании из портупей-юнкеров в юнкера за участие в попойке; но, во всяком случае, эта неприятность серьезных последствий не имела. Училище окончил по первому разряду, имея баллы: по наукам общим – 8,88, по наукам военным и механике – 8,5, за строевую подготовку – 10. Летом 1907 года (а не в мае, как указано в «Записках») был произведен в хорунжие и направлен к месту службы – в 1-й Уманский полк Кубанского казачьего войска. Полк дислоцировался в Армении, в Карсе, на границе с Турцией, близ границы с Ираном.
