* * *
Мы шли с ним не спеша, по затопленной весенними ручьями улице, в пивную, расположенную недалеко от заводской проходной известного сибирского завода. Считалось, что в таких районах меньше всего вероятность напороться на коллег и представителей иностранных резидентур. Шли и как бы непринужденно болтали. Хотя я аж вспотел от стремительных переходов моего собеседника от одной опасной темы к другой:
— Денег, которые зарабатывают в разведке, никогда не хватит на нормальную жизнь. Значит, либо надо воровать, либо продаваться врагам.
— И получить за это автокатастрофу за кордоном или пулю в России.
— Это зависит от того, с кем делиться.
— Деньгами?
— И деньгами, и секретами, и явками, и много чем другим. Все ведь живые люди! И тоже жить хотят.
— А мне казалось, что все работают за идею и звездочки на погонах.
— Советую делать вид, что ты так и продолжаешь считать! Целее будешь.
— А чем я должен делиться, если у меня ничего нет?!
— Пока не должен. Именно потому, что у тебя пока ничего нет. Но наступит время, когда тебе могут поручить рулить большими деньгами. Или владеть большими секретами.
— И что, я должен буду секреты продать, а деньги разворовать, поделившись с начальником?
— Что-то типа того.
— Не понял.
— Ты со временем все поймешь. А пока слушай, что я тебе скажу. Любой, или практически любой из начальников управления нашей конторы контролирует большие деньги. Время от времени суммы бывают столь значительными, что люди, облеченные властью решать и тратить, начинают порой выстраивать не разведывательные операции, а операции по инвестированию, отмыванию, наращиванию и выведению из под контроля конторы ее же капиталов. Все это делается как бы в целях оперативной или даже стратегической необходимости. А на деле, происходит примитивное воровство, которое покрывается вышестоящими начальниками. Разумеется, если те тоже в доле.
— Ты не слишком ли фантазируешь?
— Я вообще не фантазирую. Я просто хочу однажды оказаться с тобой в доле. И урвать свой кусок пирога. Понял?
— Понял. Значит, урвешь. Но без меня. Хорошо?
— Не кажи гоп, пока не перескочишь.
— Ты что это не на своем любимом диалекте заговорил?
— Откуда ты знаешь про то, что я люблю?
— А про меня ты откуда и что знаешь?
— Я про тебя знаю все. Потому что мой папа твоего хорошо знает. Но у моего — биография правильная. А у твоего — подозрительная. Одно слово — не выездной из перебежчиков.
— А что это ты за него переживаешь?
— Я не за него, я за тебя. Ну, и себя тоже хотел бы не обидеть при случае. Когда стану генералом. Я, может, и раньше до денег дорвусь.
— А ведь и вправду дорвешься!
— Вот именно! И мне не нужны идейные мальчики, или, наоборот, мальчики, с пеленок ворующие у государства вместе со своими родителями в атмосфере ими же созданной государственной тайны. Это не каламбур — это жизнь.
— А чем же я хорош для твоих грандиозных планов?
— Не знаю. Но мой папа сказал, что из всего нашего выпуска ты один — настоящий джентльмен.
— Скорее, джентльмен, выросший в теплице. Потому что я их увидел впервые — не считая, конечно, моего папу — в двадцать три года. И мне, кстати, не показалось, что они святые.
— Я не о святости. А о добросовестном выполнении взятых на себя обязательств.
— Это само собой.
— Вот это и имел в виду мой папа. Ладно, вот и пивбар, пошли пиво пить и о ерунде болтать.
* * *
Всего три года, которые длилась моя первая командировка, понадобилось мне, чтобы окончательно убедиться, насколько я далек от своей Родины! От России! Мыслями. И чувствами. Вот ведь и мама, и папа здесь! И родился я на этой земле! И школу здесь закончил, и два учебных заведения осилил с успехом… Только к чему все это перечислять, если я с самого начала чувствовал, что живу на чужой земле!
Страшно это! В чужой Испании я тоже не чувствовал себя комфортно. Поездки в Англию, Францию и Германию — исключительно по работе переводчика авиа концерна — не принесли ничего кроме разочарования! Живут здесь люди хорошо. И я вполне смогу прокормить семью! Но все вокруг чужое! А где же свое?! Где мое?
Когда-то в юности, в узком семейном кругу в родной моей Сибири я не задумывался о том, в какой стране я живу, и чувствовал себя комфортно и даже счастливо! А не задумывался я по очень простой причине — мне не с чем было сравнить! Папа, да и все преподаватели в секретном учебном заведении часто повторяли: «За кордоном ничему не удивляйтесь!»
…Нас тренировали, как собак. Даже лучше. Потому что мы при случае могли обмануть и уничтожить собаку… Мы должны были не реагировать на любую, особенно русскую речь, не оглядываться на окрики, не выдавать волнения, не возбуждаться от вида и близости красивой и даже голой женщины, не реагировать на секс, происходящий поблизости и даже у нас на глазах, не реагировать на хамство и неприятные запахи и звуки, не подавать вида, что голоден или напуган, не пить и не есть сутками, оставаясь при этом в нормальном работоспособном состоянии. Нас учили убивать и держать удар, чтобы не быть убитыми. Нас учили бить так, чтобы болели почки или печень, но человек, страшно страдая, мог все-таки выжить. Нас учили бить еще и так, чтобы никакая медицина уже не могла никому помочь. Нас учили пить алкоголь, особенно, заграничный, не закусывая и почти не хмелея. Нас учили сидеть под толщей снега в горах и в лесу, лежать под слоем песка в пустыне пол суток и даже дольше, ничем не выдавая себя. Нас учили почти как хамелеонов менять свою внешность. Если надо, то несколько раз в день.
Чему нас только не учили?! Нас не учили лишь одному: любить то место, в котором родились. Подразумевалось, что это у нас впитано с молоком матери. Ага, особенно у меня! Когда с детства снятся цветные сны про Кубу, которую я никогда не видел и про Англию, в которой не был, но очень надеялся побывать! Я не был предан. Я не любил. Я не рвался сюда. Я не видел в словах присяги ничего кроме бюрократической необходимости. Интересно, а мои наставники-кураторы, тоже ничего этого не замечали? Или им застили глаза мои выдающиеся успехи в языках и стрельбе?! Умение выуживать в открытых зарубежных печатных изданиях зерна разведывательной информации? Умение бить куда надо и как надо — в зависимости от того, насколько смертельна схватка? Я не верил, что они не видят моей отчужденности. И тем более, не понимал, зачем я им? Не понимал следующие три года после окончания специального учебного заведения. Странный и довольно подозрительный разговор по пути в рабочую пивнушку, можно сказать, открыл мне глаза. Я понял. Либо я им не нужен и поэтому им наплевать на мои моральные и идейные ориентиры. Либо я нужен им для какой-то локальной специальной операции! Как презерватив при сексе с распущенной до предела дамой. А потом, сделав дело, презерватив обычно не сохраняют на память об этом сомнительном эпизоде в биографии, а выбрасывают. Интересно, а как они собираются выбросить меня? Просто убить?! После чего? И когда?!
